Я вошёл в калитку и постучал в окно:

— Дядя Павел! Вы дома?

Тишина.

Поколебавшись, я потянул дверную скобу и переступил порог, Ночка юркнула следом.

— Дядя Паша!

Из глубины дома доносилось чьё-то невнятное бормотание. Полы были очень грязными, поэтому я пренебрёг этикетом и прошёл обутым. В самой большой комнате работал телевизор, настроенный на какой-то политический канал (Пескарь любил поговорить о политике), а сам хозяин лежал на полу среди пустых бутылок и объедков, нехорошо открыв рот и вывалив язык. Мёртвый, мертвее не бывает. Я был готов к такому, но всё равно испугался и попятился.

«Позвони моей дочери Таньке…»

Где та бумажка с номером, о которой говорил Пескарь? А, вот она, приколота булавкой у зеркала. Я сорвал листок и выскочил из дома.

Ночка ела жадно, настороженно погладывала на Ваську: не собирается ли отнять?

Мама погладила кошку по тощей шейке:

— Бедняга оголодала… Пусть у нас остаётся, не возражаете?

Мы не возражали.

— И что тебя понесло к Пескарю? — спросил отец, помешивая ложечкой чай.

— Мне показалось, что он звал по имени. Подумал, что сердце прихватило.

Родители переглянулись, значительно помолчали, а потом отец сказал, что Пескарь отравился суррогатной водкой.

— Сколько можно пить? Ведь не хуже других жил, семья была… Надо его дочери позвонить, сообщить как-то деликатно.

— Я уже позвонила. Татьяна вылетит ближайшим рейсом, — успокоила мама.

Она поднялась, выплеснула в раковину нетронутый чай.

— Лягу пораньше, расстроилась я.

Я нащупал через ткань перстень в кармане и вдруг подумал, что если надену его, то увижу в нашей кухне Пескаря, стоящего у холодильника или даже сидящего за столом. Посмотрел на свободный стул и содрогнулся.