И ведь не врал: перстень так и лежит на дне рюкзака, в коробочке из-под крема.

— А откуда ты узнал?! — прохрипел Игорь, поднимаясь.

Внезапно меня осенило, что-то щёлкнуло в голове.

— Успокойся, сейчас объясню.

— Ну-ну, валяй! — не спускал с меня потемневших глаз Макаркин.

— Подними кольцо… денег стоит, между прочим.

Я сел за стол, налил себе в стакан минералки и начал:

— Когда мы раскопали могилу, а потом спали в лесу… помнишь? Тогда мне и приснилась старуха Мельникова. Она сказал, что беда будет, надо отдать перстень Анке. Я не знаю, кто такая Анка, но подумал, что дочь.

— И ты украл и отдал ей?

— Нет, ничего не отдавал.

Прозвучало искренне, потому что и в самом деле не отдавал. Пытался, но ведь не отдал.

Игорь сверлил меня взглядом, он и верил и не верил. Потом тяжело вздохнул и отвёл глаза.

— Мельникова называла свою дочь Анкой. Не Аней и не Анной, а вот так. И когда ты сказал, то… в общем, извини, Глеб.

— Да ладно, ерунда. Забыли.

Я переоделся и пошёл колоть дрова для печки. Махал топором, разбивал поленья — монотонная работа успокаивала — и вспоминал бешеные глаза Игоря. И жалел, что не догадался прикопать перстень в могилу Мельниковой.

Анна Никитична развела в тёплой воде немного стирального порошка, протёрла рамы, затем стёкла с обеих сторон. Тщательно, до скрипа вытерла скомканной газетой.

— Погода-то какая стоит… душа радуется!

Старуха Клавдия будто не услышала и ответила невпопад:

— Умру я скоро, Анка.

Та обернулась и растерянно посмотрела на мать, бессильно опустила руки. С тряпки на пол закапала мутная вода.