—  А ныне ужо и седмица прошла с тех пор, яко он...— Губы ее задрожали, но она удержалась от рыданий и про­должила: — Стало быть, сказывай, чего нам исделать надобно, а мы во всем тебе покорны.

Ошарашенный такой новостью, я пошарил глазами по маленькой светелке, но сесть было некуда. Пришлось плюхнуться на единственную лавку рядом с мадам Висковатой.

— Ты чего удумал-то, охальник?! — тут же заверещала Беляна.—Ты дело сказывай, а не под бочок пристраи­вайся!

— Цыц! — рявкнул я на бабку.

Та от неожиданности умолкла. Форсируя успех, я устремился на новые позиции противника:

— Квасу мне. Два кубка. И чтоб немедля — одна нога здесь, а другая там.

Беляна открыла было рот, затем закрыла, с надеждой покосилась на Агафью Фоминишну — не приструнит ли раскомандовавшегося наглеца, но, поняв, что помощи не добиться, покорилась.

—  Сейчас девок кликну, принесут,— ворчливо отозва­лась она и с достоинством удалилась.

Когда же мамка вернулась, то так и застыла в дверях, не в силах сделать и шагу вперед. Картина, представшая ее взору, была на грани фантастики в смеси с диким непо­требством. Оказывается, воспользовавшись уходом вер­ной служанки, Агафья Фоминишна тут же метнулась в объятия к фрязину, который хоть и носит на груди право­славный крест, но из басурманского сословия не исклю­чен и из списка подозреваемых в колдовстве и прочем так­же не вычеркнут.

Правда, объятия эти были лишь утешительными, то есть супруга Висковатого попросту рыдала у меня на гру­ди, а руки ее висели как плети, но я-то ее обнимал, да еще гладил по голове и что-то нашептывал на ухо. Если оцени­вать эту картину с точки зрения суровых пуританских взглядов средневековой Руси, когда даже царице было за­прещено оставаться наедине с собственной родней муж­ского пола, когда женщина не имела права зарезать кури­цу и вынуждена была стоять у крыльца своего дома с про­тянутым ножом, чтобы ей помогли прохожие, то это была явная порнография.

Как Беляна удержалась и еще с порога не запустила в меня одним из кубков, которые держала в своих руках, не знаю. Думаю, она просто опасалась попасть в хозяйку. А может, просто остолбенела от возмущения. Но самое удивительное было то, что когда мамка все-таки пришла в себя, то как ни в чем не бывало просеменила к нам, а по­дойдя вплотную, резко повернулась к двери, надежно за­городив плачущую на груди охальника-фрязина хозяйку.

Правда, терпение ее закончилось довольно-таки скоро. Уже через пару минут она стала деликатно покряхтывать, а спустя еще минуту громко осведомилась:

— И долго мне квас держать?

— Да я уже все,— Агафья Фоминишна хлюпнула напо­следок носом и, застенчиво отпрянув от меня, принялась суетливо поправлять на голове красивую жемчужную кику.

—  Ништо,— успокаивающе приговаривала Беляна, всучив мне оба кубка и помогая хозяйке привести в поря­док сбившийся в сторону традиционный головной убор замужней женщины,— Ништо. Егда беда такая, тут всякой охота на мужичьем плече выреветься. По себе знаю, касатушка,— баба завсегда себе в беде слезой подсобляет. Без плачу у бабы и дело не спорится. То не в зазор, не в попрек. Господь нас такими сотворил, так что уж теперь. А ты, ба­сурманин, и помыслить не моги, будто она к тебе за лас­кой ринулась.— Беляна строго погрозила мне пальцем.— То ей по слабости нашей бабьей опереться о мужика зана­добилось, а тут ты и подвернулся. Понял ли?

— Чего ж не понять? — примирительно заметил я.

Я и правда в мыслях не держал ничего такого. Нет, даже сейчас, слегка подурневшая от горя, с ранней сединой в волосах, все равно она выглядела весьма и весьма аппе­титно. В соку, лет тридцать — тридцать пять, не больше, привлекательная, пышная грудь до сих пор не обвисла, да и все остальное тоже в комплиментах не нуждалось — хва­тало правды без лести. Но она была женой дьяка, а я — гость в его доме, и гадить хозяину, пускай отсутствующе­му, у меня и в мыслях не возникало. Так что я действите­льно понял все правильно, именно так, как и говорила Бе­ляна. Надо было прореветься человеку, а на бабском плече не то — нужен мужик.

— И зенки свои бесстыжие не больно-то на нее пяль,— снова стала расходиться Беляна.

— А ну-ка помолчи,— повысил я голос, чувствуя, что еще чуть-чуть, и от моих недавних завоеваний останется один пшик.

Подействовало. Умолкла сразу.