Нет, это были не мрачные опричники и не люди из ве­домства Малюты Скуратова. Все гораздо скромнее и обы­деннее — ко мне пришла мамка Вани. В те времена жен­щин, в отличие от мужчин — Удача, Дружина, Хозяин, Первак, Третьяк и прочее — почти всегда звали по крести­льным именам. Представшая передо мной Беляна была исключением из правил. Вообще-то няня меня недолюб­ливала, считая, что я лишь мытарю ее ненаглядное дите — Ивашку она любила как родного. И вообще ни к чему за­бивать его детскую головку всякими бреднями да страши­лами, как она называла мои рассказы. Стоило мне пройти мимо, как я тут же слышал вдогон ворчание:

— Ишь удумали, уж ребятенку ни пукнуть, ни икнуть вволю нельзя.

Или:

— Тоже измыслил про могилы в двадцать саженей рас­сказывать,— Это она египетские пирамиды комментиро­вала.

— Нешто люди с черной кожей бывают?

Значит, Ивашка ей про Африку пересказывал.

— Это что ж за басурманские цари такие, кои на род­ных сестрах женились? Срамота!

А кто спорит? И мне обычаи Птолемеев не по нраву. Но ведь было.

Сейчас, окинув критическим взором мой узел, она хмыкнула и презрительно заметила:

—  Егда дом горит, мыши с тараканами завсегда вперед всех убегают.

Сравнение мне не понравилось, но я вежливо промол­чал — старость надо уважать, даже если она склочная. Но Беляна не унималась:

— А все зачалося, яко ты здеся объявился. Допрежь тихо жили, в чистоте себя блюли, а тут на тебе.

— Вот уеду, и дальше живите,— буркнул я.

— Уедет он! — Беляна всплеснула руками.— Заварил кашу, а сам в кусты? Ишь скорый какой. А баб с детишка­ми, стало быть, бросишь?!

— А чем я помогу? — огрызнулся я.

—  Чем поможешь, о том тебе боярыня поведает,— И скомандовала: — Давай-ка пошевеливайся. Ждет она тебя наверху, а ты тут прохлаждаться изволишь.

Жену Висковатого Агафью Фоминишну я поначалу даже не узнал. Снежная изморозь горя изрядно припоро­шила ее волосы, да и сама она за последние дни как-то ра­зом похудела и съежилась. Покрасневшими от слез глаза­ми она некоторое время всматривалась в меня, будто сразу не признала, потом махнула Беляне, чтоб уходила прочь. Жест получился не повелительный, а скорее просящий — настолько он был жалок. Немудрено, что мамка не послу­шалась и, заявив, что непременно должна остаться, дабы сей охальник сызнова чего не сотворил, тут же заняла бое­вую стойку в дверях — руки скрещены на объемистой гру­ди, глаза подозрительно прищурены, губы поджаты.

Агафья Фоминишна беспомощно поглядела на такое вызывающее непокорство и... смирилась.

—  Иван свет Михайлович, суженый мой, напоследок приказал мне,— начала она,— что ежели он за три дни в хоромы свои не вернется, то чтоб я во всем тебя слушалась и что ты мне насоветуешь, то и делала бы, а поперек не встревала.

—  Он насоветует, как же,— тут же прокомментировала Беляна.