Чуть поколебавшись — пес их знает, а может, ка­ких-нибудь сирийских или египетских,— я все-таки кив­нул головой.

Вообще-то лучше всего было бы попросту разогнать выживших из ума мымр, но, судя по тому, с каким благо­говейным вниманием выслушивала их несусветный бред поглупевшая буквально на глазах Агафья Фоминишна, я понял, что нахрапом тут не взять. Выйдет только хуже, причем намного. Стоит обозвать их шарлатанками, как со двора выгонят меня самого, заявив, что Иван Михайлович повелел слушаться меня только в делах, а лечение больно­го — вопрос особый и в мою компетенцию никаким боком не влезает.

Получится, что я не только не воспрепятствую творя­щемуся маразму, но и сам лишусь возможности напоить Ванятку тем же аспирином, который у меня еще имелся. Нет уж, тут надо брать только хитростью, а чтобы ее не смогли отвергнуть, густо замесить ее на святости. Тогда да, в сторону не отметешь, кощунство.

Бабки это тоже хорошо понимали, а потому мое пред­ложение с ходу не отмели и даже не решились вступать со мной в дебаты, устроив вместо этого очередное совеща­ние. Я не препятствовал, хотя старался прислушиваться, чтобы заполучить лишнее время для обдумывания своих контрдоводов на их возражения. Попутно вспомнилось, что у меня есть еще один тезка — какой-то византийский император Константин. Будучи при жизни большой сво­лочью и сыноубийцей, он после смерти был назначен цер­ковью равноапостольным за то, что разрешил христианам свободно молиться. Получалось, что он на порядок круче обычных святых. Значит, можно присобачить к семи от­рокам заодно и его. Ну вроде как подкрепление. Отроки — пехота, а император будет у нас танком.Тяжелым КВ-2.

Если уж и он не протаранит их оборону, то придется ка­рабкаться выше, к самому любимому на Руси святому — Николаю-угоднику. Хотя он и не мой тезка, зато его все почитают. К тому же имелись в запасе и покровители са­мого Вани. Один только Иоанн Предтеча с Иоанном Бо­гословом, который апостол, чего стоили. Это уже не тан­ки — тут попахивает авианосцами. А уж наврать что-нибудь, да еще привести подходящие примеры излечения с их помощью, мы мигом. Нам оно раз плюнуть. И вообще с такой нехилой ратью воевать и воевать, хотя Трифон Ко­сой и Мефодий Плакальщик тоже немалая сила.

Бабки, пошушукавшись между собой, почуяли, что я буду сражаться до победного конца, и нехотя предложили мне компромисс — я стану поить своей святой водой, а они своей. Кашу маслом не испортишь — пусть мой Кон­стантин-отрок действует рука об руку, точнее об ногу, с Трифоном Косым и Мефодием Плакальщиком.

У меня возникли сомнения. Навряд ли жалкая таблетка аспирина сможет управиться с тем обилием микробов, ко­торых они вместе с водой вольют в больного мальчишку. Нет уж. Вслух я озвучил другую, доступную для них при­чину отказа, заявив, что Ивашка мою воду уже пил, и если теперь добавить к одной святости другую, то получится намного хуже — вторая обидится, почему ее не позвали сразу, и помогать не будет, а первая от такого недоверия тоже отвернется от больного. Получилась ахинея, но про­глотили они ее легко — сами такие, и после второго имп­ровизационного совещания мой довод был признан весо­мым. То есть никакого омовения и питья. Ура!

Но это была моя единственная победа. В остальном же шарлатанки — а иначе я их назвать не могу, язык не пово­рачивается — взяли безоговорочный верх, а я поплелся в свою светелку разводить в воде очередную таблетку аспи­рина, успокаивая себя мыслью о том, что при нервной го­рячке главное — сбить высокую температуру, а все осталь­ное второстепенно, так что навредить мальчишке они на­вряд ли смогут, а свечи и молитвы пусть будут, раз уж им так хочется. Пользы с них, конечно, как с козла молока, но и вреда однако ж тоже никакого. Хай читают хоть всю ночь.

К тому же, насколько я знаю, под телевизор и монотон­ный голос диктора намного быстрее засыпается и гораздо крепче спится, вот и пускай выступают в роли ящика с го­лубым экраном. Крепкий сон мальцу нужнее всего, а уж проветрить помещение от их дымовой завесы я всегда успею.

Таблетки кончились именно в тот день, когда Ваня по­шел на поправку, и я вздохнул с облегчением. Слабый — не страшно. Ему пешком не идти. Конечно, в таком состо­янии лучше бы с недельку поваляться дома в теплой по­стельке, но времена и обстоятельства не выбирают. Либо ты к ним приспосабливаешься, либо... Продолжать не стану — очень уж мрачно.

Начал я беседу с Агафьей Фоминишной с выяснения, где находится ее родительский дом. Оказалось, где-то под Костромой. Также попутно узнал, что батюшка ее тоже князь, родословную возводит аж к Оболенским, хотя бу­дет из захудалых, младшей ветви. После этого можно было принимать решение. Какое? Конечно же отъезд, и чем бы­стрее, тем лучше. Тут-то все и началось.

— Так ведь двор враз в запустенье придет,— изумилась она.— Опять же из холопов половина разбежится, и что я сыну оставлю?

— Себя! — рявкнул я, досадуя на беспросветную глу­пость.

—  Себя...— насмешливо протянула она.— Больно мало. Его чрез десять годков женить придется, так какая дура замуж пойдет, ежели у него ни кола ни двора? А сама я кем там буду, у родителев-то? Чай, у меня братья все же­натые. Тут я сама себе хозяйка, а там шалишь — там ключи у невесток в руках.

— Женитьба — это хорошо,— кивнул я,— Только до нее еще дожить надо. И ему, и тебе, и ей.— Я ткнул паль­цем в Беляну.— И мне,— помедлив, добавил я, решив, что ни к чему отделяться от коллектива.

—  Уж как-нибудь доживем,— уверенно заявила она.— Мучица в ларях сыщется, опять же и прочих запасов в ам­баре да в повалушах на год хватит. А кончится — серебрецо имеется, так мы ишшо прикупим. Ты сказывай, что делать-то надобно?

— Бежать! — рявкнул я еще громче.

Но бесполезно. Достучаться до разума Агафьи Фоминишны, надежно укрытого толстым слоем упрямства, у меня никак не получалось. Не хотелось, но пришлось на­помнить о судьбе жены Третьяка.

— Ты этого хочешь? — откровенно спросил я.— Их счастье, что они детей не имели.

— Да разве это счастье — без детей-то? — простодушно спросила она.