Смешавшись с божественной силой Всеблагого, для него самого эта дрянь стала безвредной. Иронично, но именно он теперь и не мог умереть.

Это же защищало и Метеора. Вахана — суть часть божества, его прямое продолжение. Хтонический зверь оказался единственным, кто уцелел, кого калакута не тронула.

Но все остальное умирало с ужасающей скоростью.

Всеблагий оставался богом. Терзаемым муками и с затуманенным сознанием — но богом. Он быстро принял решение. Не доверяя уже собственным силам, он оседлал Метеора и велел нести себя прочь. Туда, где нет жизни, где нет ничего.

Но его личный анклав лежал в средоточии обитаемых миров. Метеор выбирал самые пустынные пути — и все равно от них тянулся шлейф смерти, ужаса, разложения. Гибельная калакута расходилась веером, и Всеблагий мог только молить о прощении. Повсюду возникали младшие боги и духи, но не смели приблизиться, не смели коснуться этой раны на теле мироздания.

Они мчались сквозь Лимбо, неслись по космическим просторам. Метеор пожирал пространство, летел быстрее мысли, и сама шерсть его мерцала радугой. Но калакута распространялась и там, она разрушала все с ужасающей скоростью. Волна прошла по ни в чем не повинному миру… она в основном лизнула космос, но коснулась и одной из планет… четвертой планеты местной звезды…

Больше половины просто исчезло. Стерлось в порошок, втянулось в хлещущую из Всеблагого калакуту. Осталась вторая половина… но участь живущих там незавидна. Всеблагий содрогнулся от осознания произошедшего — и в последний раз пересек Кромку.

Темный мир. Метеор наконец ворвался в Темный мир. Пустынный и несотворенный, клокочущий жестокой, но спокойной Тьмой. Здесь Всеблагий смог наконец остановиться — он достиг цели.

Только здесь калакута ничему не могла причинить вреда. Только Тьма не боялась того, что источал Всеблагий. По сути калакута — это и есть Тьма, просто предельной мощности.

Безусловно, Тьма — величайший осквернитель. Но осквернить можно лишь то, что скверне подвержено. А у Тьмы есть замечательное свойство — она в том числе уничтожает любое страдание и любой его источник. Все скверное вытягивает наружу, делает его заметным, буквальным и подвластным суду. Все, что может быть испорчено, портится ею, а значит Тьма отделяет перед нашим взглядом годное от негодного.

Всеблагий стал негодным.

Калакута не перестала рваться наружу. Но здесь Всеблагий получил передышку. У него появилось время, он остался в одиночестве, вокруг не было ничего уязвимого — и он вновь попытался стабилизировать калакуту.

Один во Тьме, Всеблагий принялся загонять эту силу внутрь себя. В самые глубины, в самые недра. Сосредоточил там, откуда все началось — в уязвленных органах, в желудке, пищеводе, зубах и языке.

После этого калакута перестала исторгаться… и Всеблагого вновь охватило болью. Яд Ралеос напомнил о себе, вернулся неисцелимой мукой.

Она останется с ним навсегда.

Но теперь Всеблагий все же наконец смог замереть, остановиться — и услышал крик. Не звуком, не голосом — просто громкую мысль. Боль, панику, беспокойство… беспокойство о нем, о Всеблагом.

Метеор. Они много веков были вместе, бог и его вахана, они много чего пережили, но сейчас, когда так грубо и ужасно погибла Аэсса, когда Всеблагий остался в одиночестве в глубинах Темного мира… он оборвал все связи, отрезал себя от всех друзей, побратимов и названых детей… даже здесь калакута могла в любой момент снова исторгнуться…

— Метеор… — прошептал Всеблагий, обнимая верного зверя.

Он так и не научился говорить. Даже теперь оставался скорее просто умным животным. От ваханы большего и не требуется.

И он не уходил. Не оставлял того, кто заменил ему отца и мать, кто вырастил и возвеличил, вложил кусочек собственной души. Метеор кружился вокруг, а Всеблагий всячески пытался его спровадить — но зверь не уходил.