Бесконечных размеров божественный дракон распахнул крылья и разинул пасть. Сила столкнулась с силой, энергия с энергией. Оставив надежду разсотворить Ллемедрина, Всеблагий стал его преобразовывать. Раздроблять, обращать астероидным скоплением, тучей космических камней и пыли.

Не получалось. Слишком древняя и могучая противостояла ему тварь. Всеблагий вдруг осознал, что Ллемедрин сильнее его… впервые за много тысячелетий он встретил кого-то сильнее себя. Вся его безграничная божественная мощь разбивалась об эту тушу, как волны о скалы.

И тогда Всеблагий применил страшнейшее из своих Ме.

У него было их много. У всех богов есть. Они просто накапливаются за долгие годы, и большая часть используется редко… но иногда используется. Иногда случается так, что всемогущее божество обращается к особому средству, Сущности, которая суть узкоспециализированный концентрат божественной силы. Обращается к Ме, что способно делать лишь что-то одно, зато уж это — непревзойденно.

Страшнейшее из Ме Всеблагого звалось Пожиранием.

Драконья пасть разверзлась на весь космос. Против живой черной дыры, коей был Ллемедрин, Всеблагий выставил другую, выставил собственную.

Гигантский хтоник издал беззвучный полурев-полушип. Его не было слышно здесь, в безвоздушной бездне, но эфир раскололся от эманаций галактического червя. Колосс размером со звездную систему забился, заметался, втягиваемый в зев божества.

Когда Всеблагий был совсем юным и не слишком значительным богом, это было просто шутливое Ме для пирушек. Оно позволяло в один присест выпивать бочку вина, проглатывать целиком пиршественный стол. Бог виноделия создал его ради пущего веселья — но за сто тысяч лет Ме усилилось вместе с хозяином и стало абсолютным ультиматом.

Ллемедрина скомкало. Скрутило. Сжало в миллиарды раз и продолжало уменьшать. Его тянуло все сильнее — и по мере того, как уменьшался он, уменьшался и Всеблагий. Он возвращался к своему истинному облику, сокращался до существа, каким был изначально, каким был в момент богорождения. Человека средних лет, среднего роста, среднего телосложения — и этот средний во всем человек втягивал в рот Пожирателя Миров.

Напряжение было невероятным. Галактики словно замедлили свой бег. Вся вселенная на секунду замерла, ужаснувшись чудовищному коллапсу. Непредставимо громадный Ллемедрин схлопнулся до непредставимо малого… а потом Всеблагий закрыл рот.

Ничего еще не закончилось. Поглощенную сущность предстояло еще разрушить. Малейшая слабина — и Ллемедрин освободится, развернется до своих полных неописуемых размеров.

Челюсти сжались. Весь Всеблагий сейчас был здесь, в этой крохотной фигурке посреди космоса. Сосредоточивши внутри себя бездну материи, бездну энергии, он направил всю божественную силу на уничтожение, на прекращение жизни пожранного Ллемедрина.

Зубы сомкнулись. Одно мгновение. Доля секунды пролегла между Ллемедрином живым и Ллемедрином мертвым… а потом из него хлынул смертельный яд.

Всеблагого пронзило болью. Воистину кошмарной, охватившей все члены. Ллемедрин оказался слишком силен, слишком ужасен — и поняв, что умирает, он исторг свою ненависть. Сам разорвался на части — и уже разрушаясь, обращаясь в ничто, выплеснул то, что текло в его жилах.

А тек там яд Ралеос.

Несколько зубов пронзило огнем, язык обожгло. Но на них попали лишь несколько капель — большая часть ушла в глотку, в пищевод, в желудок.

Шея Всеблагого посинела, стала почти фиолетовой. Внутри все горело, пылало мучительным огнем. Уже мертвый, Ллемедрин терзал бога изнутри, причинял невыносимые страдания.

Яд Ралеос — это не щелочь, не кислота, не токсин. Это отравленный ихор, кровь некоторых древних хтоников. Он поражает бессмертную оболочку, наносит неисцелимые язвы, иссушает нутро. Он опасен даже в малых количествах, а уж та прорва, что выплеснул Ллемедрин… представьте, сколько его было в галактическом черве!

И он рвался наружу.

Всеблагий плотно сомкнул рот, стиснул кулаки и отчаянно пронизал собой сущее. Рядом возник Метеор. Вахана подхватила корчащегося бога, понесла сквозь миры, сквозь пространства. Понесла туда, куда подсознательно желал попасть Всеблагий — в его личный маленький рай, в крохотный анклав, где он всегда был так счастлив.