И бог понял, что тот не уйдет. Не покинет. Даже если прогнать силой — будет крутиться поблизости, останется даже если Всеблагий умрет.

В Темном мире. Посреди Тьмы.

Перебарывая рвущую душу боль, Всеблагий призвал божественную силу — и стал разгонять Тьму. Раздувать аркал, пузырь чистого пространства.

Было тяжело. Мысли путались. Приходилось сдерживать калакуту. Та норовила прорваться при каждом усилии, каждом акте контроля реальности. Всеблагий словно взвалил на плечи целую вселенную — а ведь он пока не приступил к собственно творению, он только расчищал пространство.

Аркал вышел не очень большим. Это не так просто, как кажется — ведь нужно не только создать пространственный пузырь, но и сделать его недоступным для Тьмы, создать мерцательную защиту. Иначе Тьма очень быстро сожрет все, что Всеблагий в нем сотворит… а он собирался сотворить многое.

Последнее его творение. Во Тьме… но миры во Тьме тоже нужны. Пожалуй, даже сильнее, чем в других местах. Если Темный мир не имеет аркала, если здесь только Тьма — она просачивается сквозь Кромку, влияет на соседние пространства. Это приносит не меньше, а даже больше вреда, чем демоны.

К тому же не все жители Темных миров вредоносны и губительны. Есть такие, что ничем не хуже жителей миров обычных.

У него наверняка получится.

Свет и тепло. Всеблагий всегда начинал со света и тепла. Радуясь чистому пространству, вокруг носился Метеор, а бог переместил себя в центр аркала, извлек из Хаоса первичную материю и запустил ядерные реакции.

Творение! Даже сейчас, даже пылая в агонии, Всеблагий наслаждался этим процессом. Он лепил в ладонях сгусток пламени, придавал ему форму и стабильность, и не сразу заметил, что за ним наблюдают.

Маленький и слабый дух, низшее божество. Кажется, когда-то оно было полноценным богом, но так сильно иссохло, что теперь тянуло лишь на феттира, божка-местника. Причем феттира бездомного, да еще и одемонившегося, веками скитавшегося во Тьме.

При его появлении калакута вновь дала о себе знать, изо рта Всеблагого потянулись пары погибели миров… и дух отпрянул. Но далеко не ушел, продолжал кружить, зачарованный тем, чего так давно не видел.

— Что это будет? — раздался тихий-тихий, почти угасший голос.

— Это будет… мой… Мист Лето… — с трудом ответил Всеблагий.

— Мист Лето?..

— Центральный Огонь… — перевел бог.

Он все больше слабел и терял ясность мышления. Боги могут говорить со всеми на их языках, но мозг Всеблагого пылал огнем, он мучился от боли и почти утратил свое всеведение. Он начал непроизвольно переходить на свое родное наречие… древнее и забытое, на котором говорил смертный юноша, которого никто тогда не называл Всеблагим…

По мере того, как разгоралось новое солнце, в духе тоже словно что-то сильнее мерцало. Он жадно смотрел на творение Всеблагого, и торопливо, сбивчиво вспоминал и делился воспоминаниями. Он почти плакал, этот иссохший божок, он отчаянно тосковал по тем временам, когда был настоящим богом, когда повелевал звездами…

— Позволь мне… — с надеждой произнес дух, когда Центральный Огонь разгорелся, полностью завершенный. — Позволь… я буду хранить!.. Беречь!..

— Бери… — прошептал Всеблагий. — Но обещай… позаботиться… о моем мире… и моем питомце…