Книги

Палаццо Волкофф. Мемуары художника

22
18
20
22
24
26
28
30

«Люди отзывчивые, простые и веселые, часто красивые. Весь день они усердно работают — на море на рыбалке, на суше в апельсиновых и оливковых рощах. И они поют любопытные мелодии, которые напоминают мне песни наших людей — всегда грудным голосом — в той же тональности и полутонах в нисходящей гамме, и с длинной паузой на последней ноте. Это звучит так замечательно, когда кто-то находится на высоте, и песня пробивается сквозь серебристые листья оливковых деревьев. Они также напоминают мне „Персидские песни“ Рубинштейна, и раз или два я вторила невидимому певцу одной из этих песен, так что между нами возникал некий дуэт — диалог в разных мелодиях — мой собеседник заканчивал, подражая моей песне…

Из Сорренто мы вернулись в Рим, где профессор Гельбиг[123] провел нас по галереям, показывая нам скульптуру и живопись с исторической точки зрения. Было очень интересно, но количество новых впечатлений было настолько велико, что я ужасно устала, не получив от этого большого удовольствия. Странно то, что все эти художественные чудеса не доставили мне того восторга, что доставили мне маленькие резные деревянные барельефы и орнаменты[124], которые Вы мне показали в Венеции. Вы видите, какой я варвар… И ореол, окружающий Рим в моем воображении, исчез, и прославленные виды не порадовали меня — единственное, на что откликнулось мое сердце, была Кампания[125], потому что там есть пространство и свет, и запах степи».

Я сочувствовал чувствам Великой княжны к природной красоте, тронувшей ее столь русское в сокровенной глубине сердце. И я также восхищался искренностью, с которой она выражала свое безразличие к знаменитым видам Рима: они, несомненно, больше зависят от славы, связанной с историческими ассоциациями, чем от красоты их линий.

Флоренция и Равенна: графы Распони

Если в Венеции моя жизнь проходила почти полностью среди иностранцев, то во Флоренции, Равенне и Риме я имел удовольствие заводить отличных друзей среди итальянских семей, и часто я уезжал из Венеции, чтобы провести время в их компании.

Во Флоренции я хорошо был знаком с графиней Анджеликой Распони[126] и восхищался ею; это была женщина с выдающимся умом и необычайной художественной культурой, с тонким вкусом, и она была матерью троих детей. Графиня жила на своей вилле Фонталлерта, недалеко от Флоренции. Я знал ее, когда ее мальчики были еще совсем детьми, а ее дочь — девушкой семнадцати лет. Граф Распони в основном занимался сельским хозяйством и часто присматривал за своими владениями. Что касается графини, то она была настоящей флорентийкой, обожавшей свою виллу Фонталлерта.

Все, что она предпринимала, она делала с энтузиазмом. Графиня была удивительно красива, но я познакомился с ней уже, увы, покалеченной. Большая собака, стоявшая лапами на плечах хозяина, повернулась к ней, когда она близко подошла, и укусила ее за лицо. Зубы собаки оставили большие отметины в разных частях ее лица, что делало его ужасающим для тех, кто видел графиню впервые. Постепенно эти раны стали менее глубокими, а со временем почти исчезли. Те, кто любил и восхищался ею, как и я, не обращали внимания на эту деталь, настолько были восхищены ее ясным умом и глубиной души.

На вершине маленькой горы, полностью покрытой зеленью и оливковыми деревьями, стоит большой и красивый дом, построенный в конце XVII века, с огромной и великолепной лоджией. Длинная тенистая галерея с розами по бокам ведет зигзагом вверх по склону к дому, превращаясь, когда доходит до него, в красивую кипарисовую аллею. Прекрасные деревья окружают дом и от его подножья открываются виды, показывающие с одной стороны Флоренцию, а с другой стороны — Фьезоле, доминирующий над Фонталлерта.

Гостеприимство хозяйки этого очаровательного места было таково, что я часто оставался на неделю или две, не замечая, как шло время. Однако однажды мне пришлось уезжать в спешке, если не сказать, — сбежать.

Раз вечером за ужином, кроме детей и меня, присутствовал некий джентльмен, которому мы пытались описать одного общего знакомого. Графиня хвалила этого человека, а я наоборот, нелестно отзывался о нем. Постепенно дискуссия стала настолько острой, что, поднимаясь из-за стола, графиня Распони сказала мне: «Синьор Волков, мы должны расстаться».

Ее взгляд, выражение ее лица и сила чувств, которые заставляли ее вести себя так, были настолько великолепными, настолько итальянскими, что, хотя я и расстроился из- за того, что меня отсылали прочь, я был счастлив увидеть ее прекрасную натуру в таком состоянии экзальтации.

«До свидания, графиня», — ответил я и вышел из комнаты, сказав слугам упаковать мою сумку и доставить меня в экипаже до станции.

Только через год, когда я проезжал через Флоренцию, чтобы отправиться в Рим, я позвонил в Фонталлерту, чтобы справиться о графине.

Ответила Реция[127], ее дочь, которая тогда еще не была замужем: она умоляла меня приехать в Фонталлерту, потому что ее мать весьма огорчилась бы, узнав, что я был во Флоренции и не повидался с ней.

Через несколько часов я встретил ее в городе. «Вы были тогда правы», — сказала она, протягивая мне руку и ссылаясь на инцидент прошлого года.

«Уверяю Вас, графиня, — сказал я, — что удовольствие видеть Вас такой, какой я Вас видел, смягчило грусть от того, что мне пришлось покинуть Вас тогда».

Однажды, будучи проездом во Флоренции, и ужиная в отеле «Бальони», я встретил нескольких русских друзей в том же зале. Они описали мне свои впечатления от утомительных посещений музеев и церквей и от разных отелей.

«Вы, — сказал я, — как и все русские. Вы никогда не знаете людей тех стран, которые посещаете, и всегда живете среди своих соотечественников. Хотите посмотреть, как живут культурные итальянцы в Италии?»

«Мы бы очень этого хотели!», — воскликнули они.

Я позвонил в Фонталлерту и спросил графиню Распони, могу ли я привести четырех русских друзей, чтобы они посмотрели, как живет итальянка в своем собственном доме.