Я поднял бедную женщину, положил ее на диван и сел перед ней на стул. Я держал ее за запястья и каждые три минуты так сильно ее тряс, что она просыпалась, на секунду открывала глаза и снова засыпала. Так продолжалось до полудня, когда я увидел, что ей становится хуже. Володковичи — муж и жена, с тревогой наблюдавшие за ней, тоже это поняли. Затем мне пришло в голову дать бедной женщине несколько минут отдыха, но я едва успел рассказать своим друзьям, что собираюсь сделать, когда ситуация полностью изменилась. Ее голова откинулась назад, губы посинели, тело окостенело, и она уже выглядела как покойница.

Я был так уверен, что она мертва, что взял ее за талию, сильно встряхнув тело, чтобы она упала на правый бок. Женщина оставалась окостеневшей. Затем я снова поднял ее, чтобы она упала на левый бок, результат был тот же. Ради успокоения совести, хотя я и был убежден, что перед нами труп, я решил продолжить свои эксперименты, и сев на стул, положив ее тело на пол между моих ног. Позвав горничных, я сказал им, чтобы они поставили горчичники на ноги своей хозяйки; сам я снял ее голубой атласный корсет и облил ей голову холодной водой. Ее сестра в отчаянии и со сложенными, как в молитве, руками, смотрела на нее почти безумным взглядом. Я просто приподнял голову дамы и показал ее сестре: «Неужели Вы думаете, что она всё еще жива»?

Вдруг я увидел на столе рядом со мной бутылочку нашатырного спирта. Я схватил ее, намочил пробку и вложил в одну из ноздрей помертвевшей. Через две секунды она очнулась, и настолько резко, что сразу поняла, что произошло. Она сидела на земле в своей сорочке, в луже холодной воды, между коленями мужчины, которого не знала, и который смотрел на нее сверху вниз. Ее сестра тоже уставилась на нее. Внезапно очнувшаяся графиня начала плакать и просить, чтобы ей позволили умереть. Это было ужасно. «Пожалейте меня, — сказала она. — Что я Вам сделала? Почему Вы заставляете меня так страдать? Я хочу покончить с этим — умереть». Слезы текли из ее полуоткрытых глаз.

«К сожалению, — сказал я, — я решил не позволить предоставить Вам это удовольствие. Как я могу помочь Вам страдать? Я переживаю, заставляя Вас страдать, и я серьезно зол на Вас. Абсурдно травиться ранним утром! Если бы Вы только сделали это вчера вечером, никто бы Вас не побеспокоил».

Наконец, мои глупости, произносимые одна за другой, заставили ее улыбнуться, и даже рассмеяться, но после нескольких фраз она сразу же снова заснула. Был уже час дня. Поэтому я решил прибегнуть к другим средствам, кроме тряски.

«Я собираюсь вальсировать с графиней, — сказал я мадам Володкович, — а Вы должны постоянно держать чашку крепкого кофе; всякий раз, когда мы останавливаемся перед Вами, заставляйте ее немного отпивать из чашки».

После чего я поднял графиню и держал ее, пока горничные пытались высушить ее мокрую рубашку, но нам пришлось оставить ее в ней, потому что, за исключением туфель и чулок, это была единственная ее одежда. Мы начали танцевать, останавливаясь каждый раз, когда оказывались рядом с чашкой кофе, но в тот момент, когда мы прекращали танцевать и дама открывала рот, она тут же засыпала, и кофе проливался на пол. В течение всего времени, пока мы танцевали, ей не удавалось сделать и глотка кофе. (Сегодня простой инъекции кофеина было бы достаточно, чтобы разбудить ее.)

Вальс продолжался с одного до пяти часов без остановки. Я был полужив от усталости, но эта усталость была вызвана более моим собственным движением, нежели усилиями, которые должен бы приложить для кружения своей партнерши: я был совершенно удивлен тем, что, хоть и в полусне, но ей удавалось следить за ходом танца.

Около пяти часов она внезапно попросила сигарету. Я заставил ее сесть у открытого окна с видом на Большой канал и дал ей сигарету, которую она была в силах зажечь сама поднесенной спичкой. Стоял великолепный вечер; церковь делла Салюте высилась прямо напротив нас, а вокруг разливался бархатный воздух, существующий только в Венеции.

«Теперь взгляните на себя в образе Беатриче Ченчи[105]», — сказал я. Но всё это длилось недолго. Сигарета упала с ее губ, и она рухнула, как мешок со льдом.

Я почувствовал, однако, что страшный кризис позади, и что, если мы проявим немного больше настойчивости, то сможем спасти несчастную женщину.

«Теперь Ваша очередь. Вы должны продолжить начатое мной лечение, — сказал я мадам Володкович, — потому что я иду домой спать, по крайней мере, так же крепко, как эта отравившаяся».

Через два дня записка от мадам Володкович сообщила мне, что они уезжают и что она должна меня увидеть, но, поскольку она не могла и на мгновение покинуть сестру, то умоляла меня прийти в отель. «Только ради Бога, — писала она, — не позволяйте моей сестре увидеть Вас, потому что с ее гордым нравом мысль о том, что она провела моменты в такой большой близости с незнакомым мужчиной, станет для нее ужасной».