— Тяжело! Тяжело! — вторят Анне сыновья и начинают корчиться.

— Прекратите! — разнимает свитые на черепе ладони Катя. — Не суйтесь в разговоры взрослых!

— У нас ведь быуо свое имение. Сад. Коровы, — разводит руки, словно для намотки шерсти, Софья.

— Так это было-то при царе горохе, — стоит рядом, склонившись, Анна. — Сюда я тебя взяла из дома для престарелых.

— Из богадельни, — произносит Сережа.

— Какие же вы злые! — начинает подыматься из-за стола Катя. — Никого вам не жалко.

— Катя, не надо, — просит Анна.

— Мамочка, ну как не надо: они ведь зверенышами растут. Откуда в детях столько жестокости?

В это время Дима, спиной ко всем, а лицом поворотясь к Софье, беззвучно, но ясно шевеля губами, обозначает: «В Воронеж!» — и манит пальцем. Старуха, пособляя руками, встает со стула.

— Куда ты, тетя Соня?

— Вернусь в Воронеж. Кто-нибудь из наших да остауся, — поджимает губы Софья.

— Если бог решит наказать, первым он отнимет разум, — берет старуху за руки Анна. — Твои же все — умерли.

— Как умерли?

— Ну, ты что, забыла? Тетя Маша умерла от рака в год твоего переезда к нам. Оля — от работ. Под немцами. Алеша — от разрыва сердца. Перед войной. Шура тоже в доме для престарелых — от воспаления легких. Володя — еще студентом. Отравился.

— Воуодя не отравиуся. Он умер от сердца, — подымает глаза Софья.

— Ну?! Вспомнила?

— А остальные? Нас же быуо десять, — тужится нащупать нить памяти старуха.

— Ваня, когда остался по вине ненавидящего его латиниста на третий год в классе, бросился под поезд. Лида умерла от рака в доме для престарелых. Нина — от тифа.

— Как от тифа? У нас никто не умерау от тифа. От воспаления легких.

— И это помнишь. А Петр — отец мой — утонул. Все.