— На первый раз трое суток карцера.
Камеры в Лукьяновском СИЗО в карцерах находятся в полуподвальном помещении, а значит, сырость. Отсутствие деревянного пола ее только усиливало. Но ко всему этому была холодная зима, и в отсутствие окна она хорошо давала о себе знать. В карцере запрещено иметь при себе личные вещи, верхние вещи, головной убор, сигареты. Холод невозмутимо пробивался сквозь мышцы и добирался до самых костей. Но нужно всегда довольствоваться тем, что есть, — мое самое главное правило, которое всегда помогало выжить. Нужно думать не в ущерб себе, а в свою пользу. Слава Богу, что хоть так есть, а не хуже. А ведь было на двадцать пятой намного хуже, есть с чем сравнить, и это облегчает душу.
Просто нужно немного приспособиться и лучше подумать, как это сделать. Есть у меня большое полотенце, которым, усевшись на корточки, можно накрыться полностью с головой, а это значит, что можно надышать под полотенцем и приобрести хоть немножечко тепла, которое так необходимо. Со мной еще были мои судебные бумаги, которые больше пользы принесли как сиденье под моей задницей, чем как материалы в суде.
Не скрою, что очень быстро все неудобства в карцере превратились в комфорт, и трое суток пролетели очень быстро для меня. Но они были всего лишь маленьким началом большого пути неприятностей, которые ожидали меня впереди. После того, как я отсидел трое суток в карцере, в обычную камеру меня пустили всего лишь на сутки, ночь переночевать. На следующий день я получил уже десять суток карцера по тем же надуманным причинам.
Опять холод, опять полотенце и крысы, которые время от времени появлялись в камере. Я не скажу, что этот вид животных мне нравится, но когда ты один, и вокруг тебя ни единой живой души, то живая душа, пусть даже хоть в виде крысы, уже забирает твое внимание, и ты уже поневоле начинаешь изучать ее манеры, ее движения, ее осторожность по отношению к тебе. И правда, кого мне нужно бояться больше: эту невинную крысу или тех крыс, которые стоят у власти. Кто больше вреда приносит, эта крыса, которая максимум что сделает — нежелательную дырку прогрызет. А государственным крысам дай дорваться. Может, с моей стороны будет выглядеть для кого-то оскорбительно, но я-то, наверное, после всего увиденного и ощутившего на самом себе весь закон нашего государства, имею право на такое высказывание.
На ночь, как правило, выдают постельные принадлежности, это такое большое удовольствие для тех, кто находится в карцерах. Появилась дополнительная возможность согреться, укутавшись одеялом с головой. Но однажды среди ночи я услышал, что по моим ногам кто-то ползает, приоткрыв одеяло, я увидел крысу, сидящую на моих ногах, которая залезла между слоями одеяла. Сначала интуитивно пролетела мысль скинуть ее с постели, но следующая мысль остановила меня, и я решил посмотреть, что она будет делать дальше. Оказалось, все очень просто, она неподвижно сидела между слоями одеяла, и нетрудно было догадаться, что она греется.
Проходили сутки за сутками, крысу я уже начал подкармливать хлебом, и наши отношения уже переросли в дружеские. Она уже спокойно передвигалась по территории камеры, и мое присутствие ее абсолютно не пугало. Но когда появлялись другие крысы, то их присутствие ее уже не устраивало, в результате чего была драка. Я даже временами заступался за свою крысу, когда она проигрывала сражение, ведь на любого сильного всегда найдется тот, кто сильнее. А здесь я хлебом ее кормлю, у ног моих спит, одиночество мое разделяет в карцере. А мы своих в обиду не даем!
Прошли мои десять суток карцера, и я вернулся в свою камеру, где уже мои сокамерники меня ждали, заранее приготовили вкусного и горячего. Конечно, такие моменты очень приятны, это так же своего рода освобождение, ведь карцер — это своего рода тюрьма в тюрьме.
Но душа моя была уже не на месте: как там крыса моя, наверное, приходила в камеру, а там уже кто-то другой был. А ведь неизвестно, как там другой отнесется к ней, ведь как обычно люди относятся к крысам.
На следующий день моя фамилия опять прозвучала за дверями: «Без вещей на выход!», и опять я нахожусь в кабинете начальника СИЗО, из-за опять надуманных нарушений режима содержания.
— Павел Александрович, вы не исправляетесь, — прозвучал голос начальника СИЗО. — Вы случайно у нас не Че Гевара или не синьор Дон Кихот, который с ветряными мельницами воюет?
— Вы знаете, гражданин начальник, я живу так, что никогда не пожалею о своей жизни в отличие от вас. Вы же знаете, за что вы мне фабрикуете нарушения и сажаете в карцер, мне же не нужно вам доказывать то, о чем вы лучше меня знаете. Так кому из нас в будущем будет стыдно смотреть в глаза при встрече?
— Ты знаешь, ты, наверное, не чувствуешь разницу в том, что на данный момент я тебя сажаю в карцера, а не ты меня.
— Наверное, это в большей степени вам непонятно, нежели мне. Вы сами меня назвали Че Гевара, Дон Кихот. Все эти персонажи положительные, я даже уже и не знаю, какой вы по счету, который меня так называет. Но ведь еще ни разу меня не назвали Гитлер, Сталин или беспредельщик. А как вас можно было бы называть, вы над этим задумывались?
— Ты у нас называешься правозащитник? — наверное, решил сменить тему начальник СИЗО.
— Ну, я не знаю, как и кто меня называет, могу лишь точно сказать, что не беспредельщик, а еще точнее, что судьба другого человека мне не безразлична!
— И что, есть у тебя то, что не устраивает здесь, в Лукьяновском СИЗО, или тебе не нравится только двадцать пятая?
— Конечно же есть, и эти вещи мне очень сильно не дают покоя. Прежде всего это касается мусульман, которые, сидя в нашем Украинском СИЗО, вынуждены практически всегда оставаться голодными. Ведь мы оба хорошо понимаем, что мусульмане свинину не едят.
— Да кому ты рассказываешь, едят, да еще как! — уже с повышенным голосом произнес он.
— Я еще раз говорю вам то, что есть, только в подробностях. Вся ваша пища здесь готовится на свином жире, а истинному мусульманину вера запрещает есть такую еду. А у вас здесь есть отдельное приготовление для мусульман? И сразу следующий вопрос: а вообще хоть в каком-либо СИЗО, или другом учреждении, готовят отдельно мусульманам?