— Пускай сидят дома и сюда не едут, и не будут есть нашу пищу.
— Вы знаете, гражданин начальник, дай Бог нам каждому уважать так свою веру, как много веков уважают они свою. Дай Бог нам каждому с таким уваже-ниєм относиться друг к другу, к своим родным, как относятся мусульмане. И горе таким, как вы, потому что из-за такого отношения, как ваше, к другой религии, мне просто стыдно за то, что вы — мое правительство и администрация. Я просто буду молить Бога, чтобы он хоть что-нибудь сделал, и чтобы мои шансы уравнялись с вашими. И если Бог решит вас наказать, то этим наказанием буду я.
Взамен я услышал хохот, на лице начальника было лишь легкое удивление от услышанного, и я осознал свою ошибку: говорить тому, кто тебя не хочет слышать — это просто глупость.
— Десять суток за нарушение режима содержания.
Я развернулся и ушел. Конечно, на душе было больно, а сердце вырывалось из груди от ненависти и несправедливости. Но все это лишь придавало мне силы и уверенности в карцере. Да миллионы найдутся, которые сломаются перед «ними». А я, чего бы это мне не стоило, дойду до конца, и если мне придется умереть в карцере, пусть будет так. И пускай считают меня сумасшедшим, хотя понимают ли они сами, что они уже давно сошли с ума?
Опять мой любимый карцер, опять мое любимое полотенце, которое единственное, родное, всегда не устает согревать меня. «Сколько уже ты меня согрело в карцерах», — шептал я про себя полушепотом, ведь все равно в камере один, никто не слышит.
На этот раз камера была другая, а это значит, что свою крысу не увижу. В этой камере так же есть крысы, но свою я бы узнал из многих по покалеченному уху, которое, наверное, было повреждено во время драки. Но на вторые сутки я увидел свою красавицу, которая, как в начале нашего знакомства, сначала осторожничала, а потом уже распознала своих. Тогда я понял, что все же крысы умеют различать людей, не знаю, правда, как — по зрению или по запаху. Но судя по тому, что, когда было наше знакомство, крыса где-то около двух дней не отходила от своей дырки, чтобы в случае опасности сразу убежать. А здесь через час уже бегала, как у себя дома, а через три уже не пускала других крыс на свою территорию.
Так я отсидел очередные десять суток со своей крысой, но остались необъяснимыми некоторые моменты, с ней связанные. Примерно на восьмые сутки моего пребывания в карцере крыса ночью принесла своих маленьких детей, которые были еще лысые, без шерсти. Проснувшись утром, начав скатывать матрац для выноса из камеры, я увидел мою крысу, перед которой лежали крысенята, еще живые. Крыса развернулась, залезла в свою дырку, выгрызенную под дверьми, и больше я ее не видел.
Крысенята, естественно, от жуткого холода в камере сразу замерзли, и мне пришлось их выбросить. Но что все это значило, остается лишь догадываться.
После очередных отсиженных суток, меня опять на сутки выпустили в свою камеру, и опять я на следующий день уже сидел в карцере, уже и не вспомню, сколько мне суток дали. И так пять карцеров подряд.
Но за весь период моего пребывания в карцерах мои обращения относительно АИК-25 не переставали расходиться, уже в напечатанном виде. Я заранее все это предусмотрел относительно карцера и построил все таким образом, что мои обращения отправлялись за пределами СИЗО, чтобы посадка в карцер не дала результаты, ожидаемые теми, кто меня сажал. Ведь какие цели преследовались этим водворением — нетрудно догадаться. В первую очередь, это то, что я под давлением должен отказаться от мысли продолжать отправлять свои обращения. А второе — то, что сидя в карцере, я автоматически нахожусь в полной изоляции и лишен какой-либо возможности руководить людьми, находящимися на свободе, которые занимались отправкой писем.
Когда карцеры не дали ожидаемого результата, то, последовали следующие попытки на меня повлиять. Но теперь эти попытки были намного более неприятными и намного более опасными.
Раздался стук двери, снова прозвучала моя фамилия, но на этот раз с вещами. Я хорошо понимал, что уже план действий расписан касательно меня, и мне нужно все просто своевременно понять, ведь от этого зависит вся дальнейшая жизнь. Меня перевели в другой корпус и, соответственно, другую камеру. Естественно, с попаданием в новую камеру сразу начинаются знакомства, но нужно увидеть невидимое, а именно то, что задумано.
Раздался стук в дверь, и опять прозвучала моя фамилия: «На выход без вещей!»
Конечно, я к любым действиям в отношении себя отношусь очень внимательно, и этот мой вызов, естественно, не случайность. Я вышел и последовал за работником СИЗО, который меня отвел в медицинскую часть СИЗО. По абсолютно непонятным причинам медчасть СИЗО начала интересоваться моим здоровьем, но я решил на иглоукалывание не соглашаться, ведь можно заразить инфекцией ВИЧ или еще что-нибудь подобное. А находиться в СИЗО с серьезным заболеванием равносильно смерти. Но все обошлось обычным измерением давления, прослушиванием легких, подозрение вызвало, почему это коснулось меня одного?
Но ответ меня ожидал впереди. Когда я вернулся в камеру, из которой вышел, буквально через двадцать минут пришли с обыском работники СИЗО. Это и был для меня ответ на все, что меня беспокоило прежде. Единственным человеком, выходившим из камеры, был я, и после моего выхода из камеры сразу обыск. Как вы считаете, что могли подумать остальные осужденные, которые находились со мной в камере?!
На следующий день идентичная ситуация повторяется, только на этот раз вызывал психолог. И опять после моего возвращения в камеру пришли работники СИЗО с обыском. Но на этот раз уже якобы нашли самые сокровенные места, о которых могли знать лишь те, которые находятся в камере. Естественно, все подозрения падают на меня.
Подобные моменты недоказуемы, и никем не предусматриваются. Начнем с того, что в данной ситуации закон не нарушается, вывод в медчасть в рамках закона, к психологу — тоже. А обыски проводить администрация имеет право по своему усмотрению. Но вы видите, как, абсолютно не нарушая закон, можно создать ситуацию для заключенного, которая может вылиться в угрозу для жизни. Легко предсказать реакцию заключенного, у которого забрали телефон, по которому он разговаривал со своими детьми, родными, любимыми. И судя по всем складывающимся обстоятельствам, тебя начинают подозревать, что ты — доносчик.
Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас отложили чтение и подумали: если бы с вами произошла такая ситуация, то какое бы было ваше решение в подобной ситуации?
Когда появляется реальная угроза для человеческой жизни, у любого человека, я думаю, появляются сверхсилы, сверхвозможности, все зависит от того, как угроза выглядит. В моем случае это все выглядело как игра возможностей, специальное создание ситуации, когда всем в камере стало хуже после моего перевода. Я уже увидел выбранную тактику администрации, хотя я неправильно выразился. Администрация — это всего лишь автомат, но оружие не стреляет без нажатия курка. А кто нажимает на курок, остается только догадываться, но не обязательно этот человек может быть в погонах. Намного страшнее те, которые в галстуках, потому что все, кто носит погоны, хорошо понимают, что их звание и должность напрямую зависят от тех, кто носит галстуки. Но это не облегчает ничего, если не увернуться от автоматной очереди, то рано или поздно пуля попадет в тебя.