В отличие от покойника, любившего строгий стиль в одежде, лондонский спонсор был одет в джинсы. Под изрядно помятым льняным пиджаком виднелась специально состаренная короткая майка в цветных подтёках. На шее добровольного изгнанника болтался лёгкий, завязанный удавкой, шарф.

«Клоун, блин, какой-то», – подумал Маркин и тоже, как и Лёсик, засомневался в выбранной для спонсорства кандидатуре.

Варфоломей без особого интереса перебрал фотографии, на которых Иосиф блистал в костюмах неправдоподобных зверей, и попросил принести себе чая.

– Ты не стесняйся, – обратился он к Алексею, наблюдая как тот с тоской поглядывает в сторону «Джека Дениэлса», – наливай. Виски у нас отменный. И не бойся, денег не возьмём, если на этот счет переживаешь.

Грот засмущался, но после небольшого внутреннего колебания всё же потянул руку к пузатой бутылке; и, чтобы не показаться профаном в области импортного алкоголя, как бы между прочим, заметил:

– Наш самогон немного напоминает.

– Напоминает, напоминает, – медленно и с каким-то задумчивым безразличием повторил Плёвый, а затем с азартом, да так, что заставил гостей вздрогнуть, воскликнул:

– А сценарий-то – ничего. Забавно, очень забавно. Решил, значит, мускулом поиграть? Как там у нас говорится: «Мимо тёщиного дома я без шутки не хожу…». А?

Варфоломей с улыбкой посмотрел на растерянного Маркина и разрешился акцентированным, точно отзвук скачущего по паркету теннисного шарика, смехом. Тело его, следуя за податливой спинкой кресла, круто запрокинулось, предоставив застывшим от удивления просителям редкую возможность полюбоваться белизной и идеальной ровностью зубов хозяина офиса.

– Вот, ёлки! Уморили. Действительно забавно. И что, такого ещё никто не показывал? Никто-никто? – вытирал с небритых щёк слёзы Варфоломей и всё повторял: «Вот, ёлки! Надо же».

– А как вам вообще пришло такое в голову? – сделавшись вдруг серьёзным, начал приставать с расспросами изгнанник. – Это же нужно было додуматься.

Он задавал друзьям вопрос за вопросом и выжимал из каждого ответа максимум. На исходе третьего часа встречи бизнесмен заговорил сам.

В речи Плёвого Иосиф находил для себя много странного, непонятного, но сквозь словесный туман мало-помалу проступали признаки того, что отталкивать протянутую руку артиста здесь пока не собираются.

Плёвого устраивало всё в предложенной концепции, но не нравилось, или, точнее сказать, смущало отсутствие интриги вокруг персоны самого Маркина.

– Изюминки нет, постно всё как-то: мама-папа, школа-ВУЗ. Где зацепки? Папа – алкоголик? Нет! Со школы выгоняли за сексуальную связь с директрисой? Тоже нет. О тебе нечего сказать, Иосиф. Ты – не жил.

– Но я был лучшим на курсе…

– А я нигде и никогда не был лучшим, но обо мне на нашей с вами родине по сей день легенды ходят, – поддел Маркина Варфоломей и с многозначительным видом накрыл ладонью ждавшие автографов мемуары. – До сих пор у вас про меня говорят по телевизору: всё успокоиться не могут. За помощью-то не я к тебе – лучшему на курсе – пришёл. Вот то-то и оно. Значит, сиди и слушай.

Варфоломей принялся сам перекраивать серую биографию Маркина. Первой досталось маме.

– Как её звать?

– Сесилия Францевна, – ответил за Иосифа Грот.