Сатанист привстал, первым протянул в сторону Иосифа руку и картаво огласил:

– Маркин.

Троица поочерёдно повторила жест, не утруждая себя изображением радости от знакомства. До того они громко спорили и продолжили крик сразу же, как только с формальностями было покончено.

– Да кому они нужны эти Мэри, Бобы, Коломбины? Показываете их, как зверушек в зоопарке. Амёбы под микроскопом, – горячился самый молодой из присутствовавших и, облизав пересохшие губы, потянулся за чайником.

– Да, только добавь: раскрученные, знаменитые амёбы. Их знают сегодня все, о них кругом говорят. Вот что важно! Если бы проект был лоховским, как ты говоришь, его бы не смотрела добрая половина страны.

Иосиф быстро обзавёлся простынёй и подсел к Толику.

– Чего опаздываешь? – прошипел сатанист. – Значит, слушай сюда: тот, что сейчас говорит, – это режиссёр. Если ему всё понравится, ты – в шоколаде. Эти двое – из газет. О современных тенденциях в культуре пишут. Пока можешь идти погреться. Мы уже по ходке сделали.

Иосиф предпочел дослушать спор. Режиссёр говорил спокойно, с заметным самодовольством, но по его жесткому взгляду, буравившему журналиста, было видно, что нападки на проект ему не нравятся.

– Вы все отстаёте от жизни. Приходит время реалити-шоу. С этим надо считаться. На него спрос, – утверждал режиссёр. – Мы будем везде, куда ни плюнь, хотите вы этого или нет. Сейчас запускаем на кассетах интим-бомбу: «Сто минут из Зазеркалья». Там всё самое клёвое собрали: от унитаза до койки.

– Подсматривать за людьми – грешно, а зарабатывать на этом – стыдно, – упрямился неподатливый журналист. – Тебе еще икнётся это шоу. А амёбы твои будут вспоминать съёмки в кошмарных снах.

– Пока смотрел на Жириновского, слышал в очереди, что победитель хату получит. Правда, что ли? – поинтересовался Иосиф, чтобы хоть бочком втиснуться в интеллектуальный разговор.

Компания переглянулась и засобиралась в парилку. По пути режиссёр мельком посмотрел на любопытного артиста и, ухмыляясь, проронил:

– Какой член у тебя смешной.

– Что? – от неожиданности переспросил Маркин, хотя всё отчетливо слышал.

– Шпокен зи гаген.

– Это чего такое? Переведи.

– Болт, говорю, у тебя прикольный.

Новое словечко, «прикольный», Иосиф слышал впервые, но по тону, с каким режиссёр его произнёс, понял, что ничего обидного за ним не скрывается. Сама же фраза, сказанная режиссёром, не то с иронией, не то с желанием больней задеть чужака, попала в цель. Она пришлась к месту, как, порой, кстати в бильярдной игре падает в лузу случайный шар после неуклюжего удара игрока. Ненароком брошенные слова возбудили в Маркине сумасшедший творческий процесс. В его голове будто сорвало клапан, который до того исправно регулировал полёт фантазии. Плохо совместимые друг с другом имена существительные: «болт» и «член» неукротимой силой воображения Иосифа превращались в символы, вступали во взаимодействие и даже одушевлялись. Получалась жуть, чепуха, но чепуха дерзкая, смелая, которая не отпускала, заставляла возвращаться к себе, бередила сознание артиста, искавшего новых сценических воплощений.

Весь остаток дня Иосиф не мог успокоиться, а ночью ворочался на кровати и без конца возвращался к событиям прошедшего дня:

«Как он там сказал: «Болт прикольный»? Вот ведь, черт, как сформулировал. Прикольный. Ну и что? Что тут такого особенного? Кому-то раньше, может, прикольным казалось «Купание красного коня». Прикольными были висящие в небе мужики и бабы Шагала. Да мало ли что ещё раньше казалось смешным, а то и уродливым. Но теперь-то это уже классика, черт побери!».