— Владимира — великим князем! — взревел во всю глотку какой — то голосистый киевлянин. Тут же «взрывалась» вся площадь, следовало куда более мощное и громогласное: — Любо!!!

Не проходило и пары секунд, как вновь слышались одиночные выкрики.

— Владимира Смоленского на киевский престол! — а в ответ согласно и дружно грохотало: — Владимира!!!

— Долой Михаила!

— Долой!!!

Вечевая площадь, где разворачивались эти эпохальные события, меньше чем за пару часов впитала в себя чуть ли не всё взрослое население Киева. И вся эта заведённая речёвками, разгорячённая толпа, под непрестанный, громогласный рёв, подзуживаемая эхом раскатистых громовых залпов пушек и разгорающимися пожарами, особенно сильными у городских стен, спешно двинулась к Золотым воротам. Киевляне спешили их отворить приступившим к столице войскам, благо эти ворота не обстреливались. Смоленский государь, как известно, слыл ценителем прекрасного, а потому не захотел понапрасну разрушать главные парадные ворота окольного города.

Из отварившихся Золотых ворот показалось столичное духовенство с образами, хоругвями и святыми мощами, возглавлял их сам митрополит. За ними тянулись встревоженные толпы испуганных людей, народ крестился, посматривая то на приближающееся к ним войско, то на купола церквей. К воротам подошли первые пехотные коробки, в чёрных блестящих панцирях и шлемах, вооружённые длинными копьями, бердышами и луками. Горожане сразу расступились, колоннам войск входящим в город казалось, не будет конца. В отличие от пехоты смоленская кавалерия не спешила входить в город, свободно и легко гарцуя в полях вокруг Киева.

Как только мне доложили, что Подол занят и полностью взят под контроль, я вместе со своей сотней поскакал к Золотым воротам. Меня там по — прежнему стоически дожидались горожане с духовенством. Завидев несущуюся к ним крылатую латную конницу, киевляне буквально остолбенели от страха. Тут митрополит что — то прокричал, духовенство принялось осенять себя крестами, а весь народ попадал на колени.

Я вплотную подъехал к коленопреклонённой толпе, от неё отделился тысяцкий Дмитр Ейкович.

— Государь Владимир Изяславич! Милости твоей просим! Не губи нас и наш град! Бери Киев и княж городом и нами! — из толпы раздались одобрительные восклики.

— Хорошо! К вам у меня претензий, обид нет! Воевали вы против меня не по своей воле! — толпа мигом ожила и радостно загудела. — Но отныне вы будете жить в моём государстве и по моей правде, а потому приказываю всем расходиться по домам и разоружаться, оружными могут быть только мои вои!

Услышав мою волю, толпа без каких — либо возражений стала таять прямо на глазах.

— А с тобой митрополит, мы позже поговорим, как только возьмём Гору с Михаилом. Сейчас идите и успокаивайте народ!

— Слушаюсь, государь! — грек Иосиф, до назначения на русскую митрополию бывший епископом в Никее, смиренно склонил голову и степенно, вместе с белым и чёрным духовенством, вернулся в окольный город.

После мирного занятия нашими войсками Подола, расположенного у подножия Горы, им теперь предстояло штурмовать непосредственно сам детинец — или, как его здесь называли киевляне — Гору. На Горе располагались княжьи терема, дворы бояр, церкви и монастыри. Город, или Гору, окружали каменные стены, построенные Ярославом (отсюда второе название — Город Ярослава), который соединял их мостом, переброшенным через овраг близ церкви Святой Софии.

Гора величаво возвышалась над Подолом, и с её стен Михаил, а вместе с ним и все его запершиеся в Городе бояре и простые воины, имели прекрасную возможность наблюдать за происходящим внизу, у подножия детинца. Они видели, как киевляне впустили в город смоленские войска, тут же «затопившие» собой все улицы и переулки. Удивительно, но пришельцы вели себя мирно, не чиня над горожанами никакого насилия. А теперь запёршиеся на Горе воины, во все свои глаза смотрели на устанавливаемые смолянами у оврага баллистические установки, метающие негасимый «греческий огонь». Вкупе, все эти факторы, всерьёз подтачивали решимость запёршихся на Горе людей сопротивляться захватчикам.

Как я подспудно и надеялся, штурм Горы (города Ярослава) не потребовался. После того, как ушли наёмники, поверив моим обещаниям их не трогать, Михаил был тут же схвачен собственными боярами. А через настежь раскрытые Софийские, Михайловские и Подольские ворота стали робко выходить сдающиеся на милость победителю жалкие остатки южно — русских войск.

Всеми преданный, схваченный и посаженный на цепь собственными боярами Михаил Черниговский предстал передо мной в самом жалком виде. Его поместили в темницу, находящуюся в нежилой подклети хором киевского боярина Ивана Славнича. Боярин собственноручно отпер засовы, первым же и вошёл в мрачное, затхлое помещение. Малое зарешетчетое окошечко у самого потолка давало совсем немного света, потребовалось время, чтобы мои глаза привыкли к царящему в камере полумраку.

Бывший Киевский, Галицкий и Черниговский князь, весь закованный в железо, сидел на лавке, приставленной к стене. Первым делом он поздоровался с киевским боярином.

— О! Иуда Славнич пожаловал! Что тебе надобно, переметчик окаянный!?