Всю дорогу Елена молчала, Воронок шел рысью, в воздухе уже пахло весной.

– Второй год идет война, второй год оккупации. Жив ли муж? Костя, Костя…, – Елена тихо плакала.

– Отец, мать, братья, все на перекос… Анечка, бедный ребенок не выдержал такой удар.

Елена вспомнила свою первую Шурочку, какую девочку потеряла. Во дворе стояла Марфа и разговаривала с Паней. Елена обрадовалась, увидев подругу. Паня переживала за Елену:

– Это невозможно вытерпеть, сколько бед, одна за другой.

Марфа накрыла стол и вынесла из чулана бутылку вина.

– Борова нашего фрицы увезли, один остался, – заплакала Марфа.

– Чтоб они, сволочи, подавились, – зло выругалась Елена.

Марфа перекрестилась, повернувшись к иконам. Подруги пили вино и говорили о своем, Марфа села за прялку и тоже думала о своем.

– Твой Колюшка что учудил, рожи корчил немцу, тот Мишку моего на лошади догнал и плеткой  сек, перепутал, они в одинаковых пиджаках, вон малый на печке лежит весь в рубцах.

– Вот, гаденыш, ну вот он у меня сегодня получит, – Панюшка  разозлилась, ей было неудобно за поступок сыны, – дубине уже семнадцать, а он вон что вытворяет.

Елена махнула рукой и налила себе и подруге:

– Мам, тебе налить, – она повернулась к Марфе. Та покачала головой.

– Как там наши? Живы ли?

– Егор Савелича тоже ушел на фронт, вон Савелич слег, не дождется сына, один он его растил. Соседи подкармливают его, воду приносят. Жив ли Егор?

Паня взглянула на Елену. Она знала, что этот синеглазый паренек волновал подругу.