В совокупности четыре перечисленных случая показывают, что при рассмотрении вопроса о том, когда и как Китай может использовать военную силу, недостаточно оценить, как бы мы действовали на его месте. Для китайских лидеров военная сила есть дополнительное средство принуждения, и они могут использовать его внезапно, чтобы застать врасплох более сильного противника, который сам не готов так поступать.

При работе с военными сценариями аналитики используют базовые концепции, знакомые тем, кто сталкивался с деятельностью службы охраны лесов США. Поджигатели вызывают лишь малую толику пожаров. Непогашенные сигареты и костры, промышленные аварии и удары молний являются гораздо более распространенными источниками огня. К счастью, в лесу, как и в отношениях между народами, большинство искр не оборачивается вспышкой пламени.

Условия на местах часто определяют, какие именно искры превратятся в пожар. Медвежонок Смоуки[595] предупреждает, что «только вы можете предотвратить лесной пожар», обращая внимание отдыхающих и туристов на опасность искр, но служба охраны лесов также выпускает дополнительные предупреждения после длительной засухи или периодов сильной жары, порой даже закрывает для посещений районы высокого риска. Кроме того, она регулирует хранение легковоспламеняющихся химических веществ, состояние пропановых резервуаров и газовых хранилищ, предъявляя все более жесткие требования по мере ухудшения погодных условий.

В отношениях между нынешним Китаем и Соединенными Штатами Америки соответствующие базовые условия охватывают как географию, культуру и историю, так и те уроки, которые правительство каждой страны усвоило из недавних военных столкновений. В отличие от Германии и Великобритании, США и Китай находятся на противоположных сторонах земного шара. Отмечая этот факт, китайские стратеги любят настойчиво напоминать американцам, что в настоящее время крайне мало шансов на случайное столкновение американских и китайских боевых кораблей в Карибском море. Если ВМС США последуют этому примеру в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях и станут придерживаться собственного полушария, говорят они, тогда риск столкнуться с китайскими кораблями сделается пренебрежимо малым. Кроме того, эта, по выражению пентагоновских планировщиков, «тирания расстояний» ставит вопрос о способности Америки выдержать кампанию против Китая в указанных акваториях.

Но наиболее важными базовыми условиями выступают «фукидидовские» синдромы крепнущей и господствующей сил, синдромы, которые Китай и Соединенные Штаты Америки демонстрируют в полном объеме. Действительно, эти признаки проявляются острее вследствие пережитого Китаем столетия унижения, особенно с учетом памяти о тех злодеяний, которые творили японские захватчики и оккупанты. Поэтому трения между Японией и Китаем по поводу островов Восточно-Китайского моря чреваты серьезными рисками. Если правительству премьер-министра Синдзо Абэ или его преемнику удастся пересмотреть пацифистскую конституцию Японии и укрепить военные возможности страны, что сделает возможными дерзкие высадки десанта на спорные острова, Китай явно не удовлетворится простым принятием происходящего к сведению.

«История, – замечает Киссинджер в своей первой книге, – есть память государств». Эта память в немалой степени определяет грядущие политические решения. Американские и китайские военные равно признают, что США проиграли (по крайней мере, не смогли выиграть) четыре из тех пяти основных войн, которые они вели после Второй мировой войны[596][597]. (В Корее была в лучшем случае ничья, Вьетнам – поражение, в Ираке и Афганистане вряд ли удастся победить. Только война президента Джорджа Буша-старшего в 1991 году с целью заставить Саддама Хусейна освободить Кувейт признается победной.) Размышляя об этом, бывший министр обороны Роберт Гейтс постулирует очевидное: «На мой взгляд, любого будущего министра обороны, который посоветует президенту снова направить многочисленный американский сухопутный контингент в Азию, на Ближний Восток или в Африку, следует показать психиатру, как в свое время деликатно сформулировал генерал Макартур»[598]. В последние десятилетия сами американцы – и творцы политики, посылающие американских парней на войну, – проявляют вдобавок все большее нежелание рисковать жизнями соотечественников в бою. Вследствие этого возникает любопытная картина: военные планировщики ныне исключают из рассмотрения целые группы операций, поскольку те рискованны для солдат, а политики все меньше и меньше рассуждают о победах, зато все больше говорят о сохранении жизней. Китайские руководители знают об этом и учитывают данный факт в своем планировании. В частных беседах, насколько известно, некоторые из них упоминали, что в Китае найдется несколько миллионов «лишних» одиноких мужчин, готовых умереть за свою страну.

Подобно бензину, вылитому на дрова, всевозможные «ускорители» способны превратить в войну случайный конфликт или провокацию третьей стороны. К числу таких «ускорителей» принадлежит, как писал Клаузевиц, «туман войны». Развивая мысль Фукидида о войне как стечении обстоятельств, Клаузевиц в своей книге «О войне» высказался так: «Война – область недостоверного; три четверти того, на чем строится действие на войне, лежит в тумане неизвестности»[599]. Эта фундаментальная неопределенность может обернуться тем, что военачальнику или политику придется действовать агрессивно, когда более полный набор фактов будет побуждать к миролюбию, и наоборот.

В 1964 году, через два дня после того, как корабли Северного Вьетнама атаковали проводивший разведку американский эсминец «Мэддокс» в Тонкинском заливе, разведка США сообщила о втором нападении на тот же корабль. Реагируя на эту дерзость со стороны Северного Вьетнама, министр обороны Роберт Макнамара затеял пропагандистскую кампанию, которая заставила конгресс принять резолюцию по Тонкинскому заливу и фактически объявить войну Северному Вьетнаму. Только спустя десятилетия Макнамара узнал, что сообщение о втором нападении было ошибочным. Он вспоминал: «В конечном счете президент Джонсон санкционировал бомбардировку в ответ на ту самую вторую атаку, которой в реальности не было». Ложная тревога сыграла ключевую роль в том, чтобы направить Соединенные Штаты Америки на путь, закончившийся провалом во Вьетнаме[600].

Появление разрушительного оружия, которое внушает «страх и трепет», еще сильнее усугубляет туман войны и неопределенность. Нападения на центры командования и системы управления войсками, включая спутники, сегодня столь существенные для координации действий и обеспечения коммуникаций, могут парализовать руководство страной в ходе войны. В 1991 году операция «Буря в пустыне» против Саддама Хусейна продемонстрировала, так сказать, пробную версию этой тактики. Американцы уничтожили разведывательные «глаза» Саддама и перерезали линии связи между ним и иракскими командирами на местах. Очутившись в изоляции, иракские военные растерялись, вследствие чего атаки американских самолетов, как сообщали некоторые летчики, походили на «стрельбу по рыбам в бочке».

Противоспутниковое оружие – один из «ускорителей», способных, по оценкам военных планировщиков, сыграть важную роль в любом американо-китайском конфликте. Такое оружие долго оставалось вымыслом авторов фантастических романов, но сегодня оно стало реальностью. В 2007 году Китай успешно уничтожил метеорологический спутник и с тех пор регулярно проверяет свои возможности использования спутников менее радикальным образом. Спутники являются ключевым звеном коммуникаций практически любого рода войск США, с них поступают предупреждения о запуске баллистических ракет противника, они фотографируют местность и выдают прогнозы погоды при планировании операций. Навигационные спутники глобального позиционирования контролируют «прецизионность» почти всех современных боеприпасов и позволяют кораблям, самолетам и сухопутным частям узнавать свое местоположение в ходе схватки. США зависят от этих технологий сильнее, чем любой из конкурентов Америки. Без спутников главнокомандующий не сможет отдавать приказы ни сухопутным подразделениям, ни кораблям, ни самолетам. Противоспутниковое оружие разнообразно: здесь и «кинетические» устройства, которые уничтожают физические цели, засоряя орбиты обломками, и более «миролюбивые» агрегаты, которые ослепляют спутники лазерами или «глушат» их, из-за чего спутники превращаются в бесполезные железки.

Киберпространство предлагает еще больше возможностей для разрушительных технологических операций, способных обеспечить решающее преимущество, но, с другой стороны, действия в этом пространстве чреваты неконтролируемой эскалацией. Подробности наступательного кибероружия по-прежнему сильно засекречены, известно только, что это оружие непрерывно совершенствуется. Но порой случаи его применения становятся достоянием общественности – вспомним кибернападение Америки на ядерную программу Ирана[601]. Основные структуры кибервойны в США – Агентство национальной безопасности и Кибернетическое командование, – а также их китайские коллеги вполне могут использовать кибероружие для подавления военных сетей коммуникации и выведения из строя критической гражданской инфраструктуры, например электрических сетей. Более того, используя прокси-серверы и опираясь на международную сеть «скомпрометированных» компьютеров, они могут прятать источник угрозы, тем самым существенно мешая жертве идентифицировать атакующего.

Подобно противоспутниковому оружию, кибероружие может обеспечить решающее преимущество в битве, разрушая цепочки командования и прерывая обмен информацией, от которого сегодня зависят военные, причем сделать это без кровопролития. Перед нами опасный парадокс: то действие, которое, по мнению нападающих, должно привести к устранению возможности конфликта, может показаться безрассудным и провоцирующим в глазах жертвы. Даже если физическое поле битвы останется ограниченным Южно-Китайским морем, кибервозможности позволяют каждому комбатанту проникать в уязвимую инфраструктуру другого, например, уничтожать электрические сети, обесточивать больницы или вносить хаос в финансовую систему. Точно так же кибератаки могут уничтожать коммуникации, напускать туман войны и порождать смятение и неразбериху, умножающие шансы на роковую ошибку.

США и Китай обладают такими ядерными арсеналами, часть которых наверняка уцелеет при первом ударе и будет в состоянии нанести ответный, но ни одна из сторон не может быть уверена в том, что ее киберарсенал способен противостоять серьезной кибератаке. Например, крупномасштабная китайская кибератака на американские военные сети может временно сузить возможности Вашингтона по принятию ответных мер или даже лишить его управления некоторыми критически важными системами наблюдения и контроля. Это обстоятельство порождает опасную динамику типа «используй, или проиграешь», когда у каждой из сторон возникает стимул атаковать ключевые узлы компьютерных сетей другой, прежде чем она сама подвергнется нападению.

Не исключено, что Пекин или Вашингтон предпримет тайную кибератаку с целью послать предупреждение противнику: никто не пострадает, не будет широкомасштабной паники, но специалисты осознают, что это сигнал о возможности полноценной атаки на военную или гражданскую инфраструктуру. А если противник не сумеет правильно интерпретировать такое послание, возможна радикальная и моментальная эскалация напряженности в киберпространстве. Обе стороны знают принцип «используй, или проиграешь», каждая опасается своих собственных уязвимостей и потому вполне может неверно истолковать предпринятую против нее атаку или отреагировать «асимметрично», пускай ее кибероружие остается в целости.

Словом, обилие опасных «ускорителей» в киберсфере может непреднамеренно втянуть США в конфликт с Китаем. Скажем, продуманная пропагандистская кампания способна убедить противника в том, что Китай (допустим) не причастен к конкретной кибератаке, и это побудит возлагать вину за нападение на какую-то третью сторону. Подобная кампания может опираться на ложные обвинения в социальных сетях и в средствах массовой информации либо предусматривать внедрение меток-«обманок» во вредоносное программное обеспечение, чтобы направить тех же американцев по ложному следу. Если такая кампания окажется эффективной, туман войны сделается намного гуще.

Еще один «ускоритель» подразумевает совлечение покрова конфиденциальности, окутывающего «деликатные» информационные сети. К числу последних относятся, например, сети управления ракетными войсками. Впрочем, есть и другие сети, как будто не столь значимые, но тем не менее принципиально важные для каждой стороны. Возьмем, к примеру, китайский файрволл «Великая Стена», совокупность аппаратных и программных способов, позволяющую Пекину контролировать и блокировать обширные сегменты онлайн-контента. Вашингтон мог бы временно отключить этот файрволл, дабы послать Пекину, так сказать, тайное и недвусмысленное предупреждение. А китайские лидеры, которые лелеют возможность контролировать информацию, жизненно важную по мнению граждан КНР, могут неверно истолковать эту операцию как превентивный удар, нацеленный на смену правящего в Китае режима.

В сравнении с наиболее грубыми инструментами войны, в особенности с атомными бомбами, кибероружие вроде бы выглядит «умным» и высокоточным. Но эта видимость иллюзорна. Характерная для наших дней взаимозависимость систем, устройств и «остального» способна привести к эффекту домино. Невозможность определить, как взлом одной системы подействует на прочие, затруднит злоумышленникам выбор конкретной цели и может обернуться непреднамеренной эскалацией конфликта. В 2016 году во всем мире действовало 180 000 подключенных к Интернету промышленных систем управления[602]. Наряду с распространением так называемого «Интернета вещей», охватывающего около 10 миллиардов устройств по всему миру, это резко увеличивает количество заманчивых целей. Сопутствующий ущерб в киберпространстве может оказаться столь же разрушительным, как и аналогичный ущерб в ходе традиционных боевых действий. Скажем, взлом военных систем может случайно отключить управление здравоохранением или финансовым сектором. Пускай американское киберкомандование заверяет нас, что у киберпреступности в США нет шансов, те же самые «отцы-командиры» признают, что, образно выражаясь, наш дом имеет стеклянные стены.

В 1960-х годах футуролог Герман Кан (один из стратегов холодной войны, спародированный в киноперсонаже Питера Селлерса докторе Стрейнджлаве[603]) предложил методику оценки эскалации по шкале из 44 позиций, от «докризисного маневрирования» до полномасштабной ядерной войны. Первая позиция шкалы Кана – «мнимый кризис», то есть искра. Он объяснял, что в условиях кризиса противники редко продвигаются по этой шкале методично и постепенно. Базовые условия и «ускорители» могут заставить их перепрыгивать через несколько позиций. По мере развития кризиса каждое государство оценивает собственное положение на шкале относительно противника и пытается прогнозировать дальнейшее соотношение сил. Это, в свою очередь, может побудить к согласию на патовую ситуацию или даже признание своего поражения вместо продолжения эскалации вплоть до разрушительной войны. Часто одно государство добивается преимущества в какой-то конкретной позиции на шкале, но теряет его при дальнейшем развитии кризиса. Конечно, каждая сторона предпочла бы задержаться в той позиции, где она побеждает, но приходится искать условия, приемлемые для противника, который знает, что у него есть возможность усугубить конфликт до уровня, где уже он получит преимущество.

Нобелевский лауреат экономист Томас Шеллинг сравнил фундаментальное стратегическое соперничество ядерных сверхдержав с игрой в «цыпленка». В классической форме этой игры, характерной для искателей острых ощущений 1950-х годов, два автомобиля двигались навстречу друг другу, причем левые колеса каждого катились по осевой линии дороги. Автомобили разгонялись до полной скорости. Кто из водителей отворачивал первым, того объявляли «цыпленком», то есть трусом, а победителю доставалась компания девушек. Но если никто не отворачивал, автомобили сталкивались, а водители погибали.

Посылая корабли и самолеты в спорные регионы, осуществляя оккупацию и насыпая острова, государства могут заставить противников играть с ними в эту смертельно опасную игру: продолжайте, если вас не страшит гибель в столкновении, или отступите, но ценой подчинения. Конкурентов, которые последовательно сдаются, не отваживаясь на столкновение, можно в итоге и вовсе выдавить с дороги – или, в нашем случае, из морской акватории. Каждая сторона это знает – и знает, что о том же известно противнику. Таким образом, как учил Шеллинг, стратегический конфликт на пороге «горячей» войны является по существу состязанием в смелости, показной или настоящей. Та страна, которая сможет убедить своего противника в том, что она более привержена достижению поставленных целей (или более безрассудна в этом отношении), заставит соперника проявить мудрость – и уступить.