– На ночь я вынимаю слуховые протезы, так что будит меня не шум, а инстинкт. Не вставай, даже если открыла глаза, и тогда снова заснешь. Письма могут подождать до утра.

– Почта тут ни при чем, Том. Я не читаю, а пишу.

– Пишешь? Что именно? Роман? Ты мне не рассказывала.

– Это неопознанный литературный объект. Мне трудно о нем говорить.

Хелен не хотела, чтобы кто-нибудь вторгался в ее тайный сад, и я подчинился. Все шло как шло, пока однажды утром, за завтраком – я поджаривал тосты, – она сама не вернулась к этой теме.

– Ты нелюбопытен, Том, не интересуешься тем, что я делаю.

Так Хелен впервые заговорила со мной о своей книге. Она часто упоминала некоторые свои идеи, но в подробности не вдавалась, и я не воспринимал их как плод многолетнего труда. Долгого внутреннего пути. Мотор иногда глох, но машина не останавливалась. Хелен анализировала замечания, искала новые решения, бесстрашно выбирала иные направления, неверные или опасные, иногда блестящие, возвращалась назад и воспринимала даже маленький шажок вперед как победу. Когда я «встроился» в жизнь Хелен, творческий процесс разблокировался, хотя причинно-следственная связь была неясна даже ей самой. Роман наконец обрел внутреннюю логику и формат, поэтому она захотела узнать мое мнение.

Любовь, объяснила Хелен (не уверен, что все правильно понял), нынешняя любовь не имеет ничего общего с прежними чувствами наших родителей. Она превратилась в чисто дарвиновское понятие, вытекающее из освободившейся от предрассудков теории эволюции. Долгие тысячелетия человек был сосредоточен скорее на воспроизводстве, чем на самосохранении. Все изменилось в двадцатом веке: ни у кого не спрашивая разрешения, женщина вторглась в игру сексуальной селекции, бывшей до того прерогативой «самцов». Общеизвестно, что мужчины всегда боролись друг с другом за доминирование, но это осталось в прошлом: женщина взяла власть в свои руки. Научный прогресс освободил ее от многовековой гегемонии мужского пола. Как только женщина научилась контролировать процесс зачатия и зарабатывать на жизнь себе и своему потомству, мужчина оказался пригоден для одной-единственной вещи – любви. Настоящей, вечной и… недостижимой. Шанс на то, что два человеческих существа будут развиваться параллельно и гармонично, стремится к нулю. Цена взаимных уступок и самоотречений высока, но каждый из партнеров платит ее из страха перед одинокой старостью.

Итак, женщины завоевали новый статус и стали сами выбирать себе мужчин – естественно, самых развитых, то есть самых красивых, работящих, понятливых, успешных, наделенных даром сочувствия, умеющих адаптироваться.

Ночь была долгой. Мы проговорили до утра, вернее, говорила Хелен, а я слушал и иногда задавал уточняющие вопросы. Она обожала создавать теории, а я слишком любил ее, чтобы объективно судить об их ценности. Одни рассуждения казались мне существенными, другие нелепыми, но это не имело значения. Хелен, журналистская душа, стремилась объяснить мир, сделать его более понятным и часто просто повторяла или перефразировала чужие выкладки и постулаты. Я не исключал, что мир вообще непостижим, но держал эту догадку при себе. Когда прозвонил будильник, Хелен как раз объясняла, что женщины выиграют эволюционную битву, потому что мужчины как вид не способны быстро приспосабливаться. Женщина всегда даст мужчине сто очков вперед, ведь она мутировала. А он нет.

– Ты не в счет, милый…

Хелен едва справлялась с нетерпением, не выпускала из рук телефон, по двадцать раз на дню звонила Сьюзан и задавала один и тот же вопрос: «Есть новости?» По расстроенному лицу становилось понятно, что продюсер тоже ничего не знает. Если я обращался к Хелен, она едва слушала или, того хуже, посылала меня к черту, трижды летала в Италию, один раз в Милан и два – в Рим, и возвращалась последним рейсом, совершенно измотанная.

Как-то ночью, около четырех, меня разбудил запах табачного дыма. Хелен рядом не было. Я удивился. Дверь в гостиную была приоткрыта, там горел свет, Хелен лежала на диване, свернувшись клубочком, и курила сигарету с ментолом, зажав в руке мобильник.

– Что с тобой?

Она подняла глаза – в них плескалось беспокойство, – открыла рот, шевельнула губами, и я ринулся в ванную за слуховыми протезами.

– У меня проблема, Том, очень серьезная проблема, и я не знаю, что делать.

Она взяла с меня слово, что я сохраню в тайне то, что она мне расскажет. В курсе только Сьюзан, они долго это обсуждали, но решения не нашли. Я взял стул и сел напротив Хелен, которая продолжала дымить, прикуривая одну сигарету от другой.

Через надежного информатора она вошла в контакт с женщиной чести – так калабрийские мафиози называют тех, кто правит кланом вместо севших в тюрьму отцов, братьев или мужей и делает это так же эффективно и жестко. Хелен и Паскуалина, тридцативосьмилетняя мать четверых детей, встретились на окраине Неаполя. Никто при взгляде на нее и на мгновение не поверил бы, что эта пухлая белобрысая домохозяйка в цветастом фартуке держит в ежовых рукавицах рядовых членов мафиозной семьи и своих капо[62]. Старший, семнадцатилетний, сын Паскуалины пошел по стопам отца, а того посадили на двенадцать лет, обнаружив в принадлежавшем ему контейнере в транзитном порту Джоя-Тауро[63] тонну кокаина. Паскуалина не хотела пережить с сыном тот же ад, через который прошла с мужем, но покинуть клан было нереально. Ей угрожали: уважай закон предков или готовься к худшему. Два месяца женщина пряталась вместе с детьми, ее мужа тяжело ранили в тюрьме, и он находился между жизнью и смертью. Паскуалина была бесценным источником информации, знала в лицо и поименно многих членов клана, подставные фирмы, продажных полицейских и судей, гнилых политиков, банки-«прачечные», но никому не верила.

Оставался единственный выход – разворошить муравейник и вытащить на свет божий все тайны мафии. Хелен предложила ей дать интервью, которое покажут в нескольких странах: Сьюзан получила принципиальное согласие от многих телевизионных каналов. И все-таки Хелен колебалась, опасаясь за жизнь Паскуалины, ее детей и даже мужа, за чью бессмертную душу спорили Бог и дьявол. Рано или поздно за предательство придется заплатить. Возможно, будет правильнее пойти в полицию и в обмен на бесценные сведения потребовать включения в программу защиты свидетелей.

– Как бы ты поступил на моем месте? Я не имею права подвергать Паскуалину такому риску…