Книги
Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа
Успенский Вражек мог бы стать естественной межой опричного удела, не в пример Никитской улице с ее искусственным делением на земский чет и опричный нечет.
Недаром Университет стоит по обе стороны Никитской, продлевая неглименский фасад Арбата именно до Вражка. А по преданию, даже за Вражек, севернее: арка под крыльцом старого здания Университета и сквозной коридор за ней будто бы пропускали этот ручей сквозь себя.
Другой естественной границей Арбата могла бы стать Тверская улица, лежащая по гребню водораздела между Москвой-рекой и средним течением Неглинной. В этом случае географически Арбат определялся бы как москворецкий склон Страстного (Тверского) холма.
Но Успенский Вражек мешает этому определению. Он разделяет, или разделял, Арбат и Тверскую в Белом городе на два холма. Те два, которые мы в римских терминах назвали Капитолием и Квириналом. До засыпки Вражка разность холмов была очевидна, особенно кремлевскому наблюдателю.
Между Большой Никитской и Тверской в Белом городе. Атлас Москвы Хотева. 1852. Фрагмент
Кроме того, как всякая вода, Успенский Вражек образует собственный бассейн, маленький мир между большими. Из встречи этого мира с двусторонней экспансией Арбата и Тверской; сказать иначе, из встречи двух больших миров на исчезающей и наконец исчезнувшей меже ручья – рождаются причудливая карта и картина местного облюбования.
Самой зрелищной попыткой перемены знака над ареалом Успенского Вражка стала готическая церковь англикан во имя апостола Андрея в Вознесенском переулке, 8. Англиканская община, покинув Немецкую слободу, предпочла Покровке Никитскую. Однако переулки Успенского Вражка не сделались от этого английскими.
Успенский Вражек очень аристократичен. Настолько, что по берегам его не оставалось места дешевому студенческому университетскому жилью: оно откочевало за Тверской бульвар. Но аристократичность не гарантия облюбования.
Первым на любовной карте этого района был отмечен родовой дом Долгоруковых (Тверская, 5, место Театра Ермоловой). Обширная усадьба, вероятно, достигала Вражка; Никитский переулок назывался Долгоруковским.
Причастность дома к мифу, даже к двум, семейному и царскому, ясна. Дом был родительским для княжича Ивана, жениха Натальи Шереметевой, и для княжны Екатерины, государыни-невесты Петра II. Но представлять его заставкой, выходом продленного Арбата на Тверскую хронологически неверно: гребень Страстной горы был облюбован раньше, чем глубина Арбата.
Дом графов Брюсов на Большой Никитской. Чертеж из альбомов Казакова. Около 1800
Другое дело линия Никитской улицы на земской, четной стороне. Казалось бы, Арбату ничего не стоит перейти свою старинную черту; Успенский Вражек не препятствует, а помогает этому. Но есть ли что-то против? Неужели память грозненских делений?
Граф Александр Романович Брюс жил в доме против нынешней Консерватории (Большая Никитская, 14, палаты сохранились). Огромный двор дал имя переулку: Брюсов. Громкие фамилия и титул, унаследованные от дяди-«колдуна» вместе с его богатствами, – лучшие предпосылки мифотворчества. Но лишь специалисты знают, как этот Брюс был предан женщинам из клана Долгоруковых. Взяв за себя одну из них, княжну Анастасию, еще при жизни Петра II, он потерял в чинах при Анне Иоанновне, но спас супругу от печальной участи всех тех, кто оставался Долгоруковыми по фамилии. А овдовев, граф Александр Романович женился на несчастной княжне Екатерине, бывшей государыне-невесте, пережившей многолетнюю ссылку и снявшей монашеский куколь.
Графиня Брюс скончалась вскоре после свадьбы, в 1747 году. Чета была погребена в Георгиевском приделе собора Богоявленского монастыря (Богоявленский переулок, 2).
Сосед и младший современник Брюса Александр Петрович Сумароков под старость лет женился на крепостной. Громкое имя – и неравный брак за тридцать лет до Шереметева; но и эта история не стала частью московского любовного мифа. Не потому ли, что усадьба Сумароковых (Большой Чернышевский, ныне Вознесенский, переулок, 6) стоит на земской стороне?
Усадьба известна с 1716 года, Александр Петрович родился в 1717-м. Стены дома помнят детство будущего писателя. В 1732 году Сумароков почти на сорок лет уехал в Петербург. В родном гнезде бывал наездами, после смерти отца уступил его сестре. Отставленный в 1769 году от Двора, писатель поселился было здесь, а родственники демонстративно покинули дом, не желая жить под одной крышей с «девкой». Вскоре Сумароков переехал на Новинский бульвар (владение 29–31, дом не сохранился), где и умер.
После Сумароковых усадьбой владели Энгельгардты. Когда один из них, Лев Николаевич, стал тестем Боратынского, – дом Энгельгардтов стал домом поэта, как и подмосковная той же фамилии Мураново.
Евгений Абрамович Боратынский на литографии Франсуа Шевалье
Анастасия Львовна Боратынская, урожденная Энгельгардт, на рисунке Ж. Вивьена. 1826
Семейное счастье Евгения Абрамовича и Анастасии Львовны известно; однако известность еще не миф. Сами Боратынские явно не желали выставлять свое счастье на публику: «…Не зная бессонных ночей на балах и раутах, Баратынские ведут жизнь самую простую, – свидетельствовал современник. – Встают в семь часов утра во всякое время года, обедают в полдень, отходят ко сну в 9 часов вечера и никогда не выступают из этой рамки, что не мешает им быть всегда довольными, спокойными, следовательно, счастливыми».