892 Интеллект не интересуется природой воспринимающего субъекта, ведь последний мыслит исключительно логически. В сущности, интеллект озабочен лишь содержаниями сознания и способами взаимодействия с ними. Для попыток выйти за пределы интеллекта и прорваться к знаниям знающего (Erkenntnis des Erkennenden) необходима редкая философская страсть. Такая страсть практически неотличима от движущей силы религии; следовательно, речь идет о религиозном преображении, несоизмеримом с интеллектом. Классическая философия в свое время много рассуждала об этом процессе, но более новая философия старательно избегает о нем говорить. Шопенгауэр в этом отношении вполне может считаться классиком, пусть и с оговорками, а вот «Заратустра» Ницше уже не является философией в привычном понимании: это драматический процесс трансформации, полностью поглотивший интеллект. Нет никакой связи с мышлением, говорится, в самом возвышенном смысле, о том, кто мыслит, причем на каждой странице книги. Ожидается появление нового человека, полностью преображенного, разрушившего старую оболочку, не просто взирающего на новые небеса и новую землю, но их сотворившего. Ангелус Силезиус выражался чуть скромнее Заратустры:

893 Сатори соответствует в христианской области переживания религиозной трансформации. Поскольку существуют разные степени и виды такого опыта, будет, пожалуй, полезно определить более точно категорию, которая наиболее полно соответствует опыту дзен. Это, без сомнения, мистический опыт, который отличается от других типов опыта тем, что его предварительные стадии состоят в «освобождении», в избавлении «от образов и идей», вопреки тем религиозным переживаниям, что, подобно духовным упражнениям Игнатия Лойолы, опираются на зримое представление священных образов. Сюда же я включил бы трансформацию посредством веры и молитвы, а также коллективный опыт протестантизма, поскольку решающую роль здесь играет вполне конкретное предположение, а не какая-то «пустота» или «свобода». Характерное утверждение о том, что «Бог есть Ничто», вполне может быть принципиально несовместимым с созерцанием Страстей Господних, с верой и с коллективными упованиями.

894 Значит, соответствие между сатори и западным опытом нужно прослеживать лишь у тех немногочисленных христианских мистиков, чьи парадоксальные утверждения приближаются к порогу инакомыслия — или даже его переступают. Как мы знаем, именно это обстоятельство привело к осуждению церковью проповедей Майстера Экхарта. Существуй в буддизме «церковь» в нашем понимании, она, несомненно, посчитала бы дзен-буддизм недостойной вольностью. Причиной послужил бы крайний индивидуализм его методов, а также иконоборчество многих наставников[863]. В той мере, в какой дзен-буддизм можно считать движением, его коллективные формы возникали на протяжении столетий, как видно из книги Судзуки о подготовке буддийских монахов[864]. Но это все только внешние признаки. Помимо типичного образа жизни, духовное обучение, или развитие, опирается, как кажется, на метод изучения коанов. Под коаном понимаются парадоксальный вопрос, утверждение или действие наставника. Из описания Судзуки явствует, что в основном мастера задают ученикам вопросы, а сами истории больше похожи на байки, и всякий раз учитель отправляет ученика размышлять. Вот показательный пример: однажды монах спросил учителя, обладает ли собака природой Будды; учитель ответил: «Му». Как замечает Судзуки, «„My“ буквально означает „нет“ или „никакой“, но когда это слово дается в качестве коана, оно не имеет никакой связи с буквальным значением: это „му“, простое и чистое»[865].

895 С первого взгляда кажется, что такой вопрос в качестве объекта медитации способен предвосхитить и предопределить конечный результат, то есть задать содержание переживания; так в иезуитских духовных упражнениях и в некоторых йогических медитациях содержание задается задачей, которую ставит учитель. Впрочем, коаны настолько разнообразны, настолько неоднозначны и, главное, настолько беспредельно парадоксальны, что даже знаток порой оказывается в полном неведении относительно того, что можно счесть подходящим ответом. Вдобавок описания конечного результата зачастую столь туманны, что попросту невозможно обнаружить какую-либо рациональную связь между коаном и переживанием просветления. А с учетом видимого отсутствия логической последовательности остается предположить, что метод коана не налагает никаких ограничений на свободу психического процесса и что конечный результат, следовательно, обусловливается разве что индивидуальной предрасположенностью ученика. Полное разрушение рационального интеллекта, достигаемое посредством обучения, обеспечивает почти полное отсутствие сознательных утверждений. Они по возможности исключаются, зато бессознательные предположения, существующие, но неосознаваемые психологические предрасположенности, отнюдь не считаются пустыми или бессмысленными. Это факты от природы, и в таких ответах, безусловно, проявляется переживание сатори; это ответ Природы, которой удалось передать свою реакцию прямиком в сознающий ум[866]. Бессознательная природа ученика противопоставляет себя учителю или коану, отвечая на вопросы, — и обретает, по всей видимости, сатори. Такая, насколько я могу судить, точка зрения более или менее верно отражает сущность сатори. Мою правоту подтверждает и то наблюдение, что умение «заглянуть в собственную природу», в «изначального человека» и в глубины своего естества нередко особенно заботит наставников дзен-буддизма[867].

896 Дзен отличается от всех других упражнений в медитации, философских или религиозных, принципиальным отсутствием предположений. Часто даже самого Будду наотрез отвергают, фактически — почти кощунственно игнорируют, пусть он является сильнейшей духовной предпосылкой всего упражнения (или, может быть, именно поэтому). Но это тоже образ, подлежащий отбрасыванию. Присутствует лишь то, что существует на самом деле, то есть человек со всеми его бессознательными допущениями, от которых попросту никогда не избавиться до конца в силу их бессознательности. Ответ, который будто бы звучит из пустоты, свет, вспыхивающий в густейшем мраке — они всегда воспринимаются как чудесное и благословенное озарение.

897 Мир сознания с неизбежностью предстает миром, полным ограничений и стен, что преграждают путь. Это необходимая односторонность, обусловленная природой самого сознания. Никакое сознание не может вместить больше крайне малого числа одновременных восприятий. Все остальное должно прятаться в тени, вне поля зрения. Любое увеличение одновременных содержаний тут же вызывает затемнение сознания, замешательство до растерянности. Сознание не просто требует условий — оно по своей природе строго ограничено малым, то бишь четко определенным. Нашим общим свойством ориентироваться мы обязаны исключительно тому факту, что посредством внимания удается отслеживать довольно быструю смену образов. Но внимание представляет собой усилие, которое нельзя предпринимать постоянно. Мы должны, так сказать, обходиться минимумом одновременных восприятий и последовательностей образов. Следовательно, при широком внимании возможные восприятия непрерывно исключаются, а сознание всегда привязано к чему-то предельно узкому. Попробуем вообразить, что могло бы произойти, имей индивидуальное сознание способность улавливать с одного взгляда общую картину всех возможных восприятий. Если кто-то преуспел в создании картины мира из нескольких отдельных предметов, которые он может воспринимать одновременно, какое поистине божественное зрелище открылось бы его взору, сумей он воспринимать гораздо больше — мгновенно и четко! Сказанное касается только возможного для нас восприятия. А если теперь добавить сюда бессознательные содержания, то есть те, которые пока не поддаются (или уже не поддаются) осознанию, а затем попытаться вообразить целостное видение, то картина выйдет далеко за рамки самых дерзких фантазий. Разумеется, подобное вряд ли возможно представить сознательно, однако в бессознательном это получится, ведь все сублиминальные содержания наделены потенцией быть воспринятыми и отобразиться в сознании. Бессознательное есть невообразимая совокупность всех сублиминальных психических факторов, потенциальное «тотальное видение». Оно образует целостную предрасположенность, из которой сознание время от времени выделяет крошечные фрагменты.

898 Что ж, если сознание опустошено до предела от своего содержимого, эти содержания очутятся в бессознательном — по крайней мере, на время. В дзен-буддизме это смещение обычно происходит вследствие того, что энергия извлекается из сознательного содержания и передается либо в представление о пустоте, либо в коан. Поскольку то и другое должно быть стабильным, последовательность образов отвергается, а с нею перестает расходоваться и энергия на кинетику сознания. Сохраненная таким образом, энергия переходит в бессознательное и усиливает его природный заряд до взрывоопасного состояния. Тем самым возрастает опасность прорыва бессознательных содержаний в сознание. Но поскольку опустошение и заглушение сознания осуществить не так-то легко, нужна особая подготовка неопределенной продолжительности[868], которая позволит оценить максимальное напряжение перед окончательным прорывом содержаний бессознательного.

899 Прорываются вовсе не случайные содержания. Как показывает психиатрическое лечение душевнобольных, существуют определенные отношения между содержаниями сознания и теми бредовыми идеями, что вторгаются в явь. Те же отношения налицо между сновидениями и бодрствующим сознанием нормальных людей. По сути, это компенсационные отношения[869]: бессознательные содержания выносят на поверхность сознания все необходимое — в самом широком смысле[870] — для завершения и достижения целостности сознательной ориентации. Если фрагменты, предлагаемые бессознательным или вытесненные из него, осмысленно встраиваются в сознательную жизнь, возникает форма психического существования, которая лучше соответствует всей личности и тем самым устраняет бесплодные конфликты между сознательным и бессознательным «Я». Современная психотерапия основана на этом принципе в той мере, в какой она смогла освободиться от исторического предубеждения против бессознательного, якобы пестующего лишь инфантильные и морально неполноценные содержания. Там определенно есть своего рода заветный уголок, кладовая, полная грязных секретов, хотя они не столько бессознательны, сколько скрыты от сознания и лишь наполовину забыты. Но все это имеет такое же отношение к бессознательному как целому, что и больной зуб — к личности как таковой. Бессознательное есть материнское лоно всех метафизических высказываний, всей мифологии, всей той философии, что не сводится к огульной критике, и всех проявлений жизни, обусловленных психологическими предпосылками.

900 Каждое вторжение бессознательного представляет собой ответ на конкретную сознательную ситуацию, и этот ответ вытекает из совокупности наличествующих возможных идей, то есть из общей предрасположенности, которая, как объяснялось выше, является картиной единовременного психического бытия in potentia (в потенции). Расщепление на отдельные единицы, односторонность и фрагментарность суть важнейшие признаки сознания. Реакция, обусловленная предрасположенностью, всегда носит целостный характер, поскольку она отражает природу, не разделенную на составные части различающим сознанием[871]. Этим объясняются ее подавляющие последствия. Вот неожиданный, всеобъемлющий, полностью все проясняющий ответ, который во многом схож с просветлением и откровением, ибо сознательный разум загоняется в безнадежный тупик[872].

901 Когда после многолетней тяжелейшей практики и самого упорного разрушения рационального понимания приверженец дзен-буддизма получает ответ (единственно верный) от самой Природы, становится понятным все, что принято рассказывать о сатори. Нетрудно увидеть, что в историях дзен сильнее всего поражает естественность ответов. Да, кто-то воспримет с этаким старомодным удовлетворением историю о просвещенном ученике, который наградил мастера пощечиной[873]. А сколько мудрости заключено в ответе учителя на вопрос о душевной природе собаки! Но всегда нужно помнить, что очень многие люди не в силах отличить метафизическую шутку от бессмыслицы, тогда как не меньшее их число искренне убеждено в своей сообразительности и считает всех вокруг сущими глупцами.

902 При всей значимости дзен-буддизма для понимания процесса религиозной трансформации возможность его распространения на Западе видится крайне сомнительной. У нас попросту нет подходящего воспитания для ума. Кто из нас готов безоговорочно верить и почитать мастеров с их непостижимыми поступками? Такое безусловное уважение к человеческой личности встречается только на Востоке. Может ли кто-нибудь из нас похвастаться тем, что верит в возможность бесконечно парадоксальной трансформации, причем в той степени, какая подразумевает необходимость пожертвовать многими годами своей жизни ради изнурительного движения к цели? Наконец кто отважится взвалить на себя бремя столь неортодоксального опыта трансформации — разве что человек, которому нельзя доверять, тот, кто слишком много говорит о себе (быть может, по патологическим причинам). У такого человека не будет поводов жаловаться на отсутствие последователей. Но стоит такому «мастеру» поставить трудную задачу, которая потребует большего, нежели простая болтовня, как европеец начнет в нем сомневаться, ибо крутой путь саморазвития для него прискорбен и мрачен, как путь в преисподнюю.

903 Я уверен в том, что переживание сатори действительно возможно на Западе; у нас тоже есть люди, которые видят конечную цель и не жалеют усилий в своем стремлении к ней. Но они будут хранить молчание — не только из-за стеснительности, но и потому, что знают: любая попытка передать свой опыт другим обречена на провал. В нашей цивилизации нет ровным счетом ничего, что способствовало бы развитию этих стремлений; даже церковь, хранительница религиозных ценностей, их не поддерживает. Более того, задача церкви — противостоять всему изначальному опыту, поскольку тот может быть лишь неортодоксальным. Единственной средой внутри нашей цивилизации, где этих усилия могут (или должны) рассчитывать хотя бы на толику понимания, является психотерапия. Так что не случайно написать это предисловие попросили психотерапевта.

904 Психотерапия по своей сути является диалектическим отношением между врачом и пациентом. Это встреча, дискуссия между двумя психическими цельностями, знание в ней используется лишь как инструмент. Целью служит трансформация, не предопределенное, а, скорее, неопределимое изменение, единственным критерием которого выступает исчезновение «Я». Никакие усилия со стороны врача не могут вызвать это переживание насильственно. Врач способен только облегчить пациенту путь и помочь прийти к установке наименьшего сопротивления прозрениям. Знание существенно для нашей западной практики, и в этом оно не уступает традиционной духовной атмосфере буддизма в дзен-буддизме. Дзен с его техниками мог возникнуть лишь в рамках буддийской культуры, которая ощущается в нем буквально на каждом шагу. Нельзя уничтожить рационалистический ум, которого там не было, ибо ни один сторонник дзен не пришел к учению из тьмы невежества и бескультурья. Потому и среди нас тоже часто случается, что к сознательному «Я» и тонкостям понимания сначала приходят посредством анализа, а уже потом задумываются об уничтожении «Я»-сознания или рационализма. Более того, психотерапия имеет дело не с теми людьми, которые, подобно дзенским монахам, готовы на любые жертвы ради истины; очень часто врачей посещают самые упрямые из европейцев. То есть задачи психотерапии чрезвычайно разнообразны, а отдельные стадии длительного процесса лечения куда более противоречивы, чем в случае с дзен-буддизмом.

905 По этим и многим другим причинам прямая пересадка дзен-буддизма в наши западные условия не стоит стараний — и вряд ли возможна. Тем не менее, психотерапевт, всерьез озабоченный целями своей деятельности, не может оставаться равнодушным, когда он видит цель, к которой стремится этот восточный метод психического «исцеления», иначе «восстановления». Как мы знаем, этот вопрос занимал самые смелые умы Востока более двух тысяч лет, и были разработаны методы и философские доктрины, решительно затмевающие все западные порывы в этом направлении. Все наши же попытки, за некоторыми исключениями, сводились либо к магии (мистические культы, в число которых нужно включить и христианство), либо к интеллектуализму (философии от Пифагора до Шопенгауэра). Только «Фауст» Гете и «Заратустра» Ницше ознаменовали первые проблески проникновения универсального опыта в наше Западное полушарие[874]. Причем мы по сей день не знаем, каково значение этих наиболее многообещающих плодов западного разума, поскольку они скрыты в тени материальности и конкретности нашего мышления, восходящего к древним грекам[875]. Несмотря на то, что наш интеллект развился почти до совершенства, до способности хищных птиц замечать крохотную мышь с большой высоты, сила тяготения влечет нас вниз, а самскары (бессознательные впечатления) опутывают узами в мире сбивающих с толку образов в миг, когда такая птица перестает искать добычу и устремляет взор на себя в поисках того, кто ищет. Далее человек впадает в пучину демонического возрождения, будучи окружен неведомыми ужасами и опасностями, и ему мерещатся обманчивые миражи в лабиринте ошибок. Наихудшая участь грозит смельчакам — это безмолвное и ужасное одиночество в эпоху, которую он считает своей. Что нам известно о скрытых мотивах «главного труда», как Гете называл своего «Фауста», или о муках «дионисийского опыта»[876]? Нужно прочитать «Бардо Тхедол», «Тибетскую Книгу мертвых», причем в обратном порядке, как я предлагал[877], чтобы отыскать восточную параллель мучениям и катастрофам западного «пути освобождения» к целостности. Беда не в благих намерениях, умных подражаниях или интеллектуальной акробатике. Вот с чем, в виде туманных намеков в большей или меньшей степени, сталкивается психотерапевт, когда избавляется от поспешных и близоруких доктринальных мнений. Будучи рабом своего квазибиологического кредо, он всегда постарается сводить увиденное к банальному и известному, к рационалистическому знаменателю, который удовлетворяет только тех, кто готов довольствоваться иллюзиями. Но главная из всех иллюзий состоит в следующем: что угодно может удовлетворить кого угодно. Эта иллюзия стоит за всем невыносимым в жизни и препятствует движению вперед, а преодолеть ее очень и очень непросто. Если психотерапевт сможет отвлечься от своей полезной повседневной деятельности и немного поразмышлять — или если по какой-либо причине ему придется развеять собственные иллюзии, — он, возможно, поймет, насколько пустыми и плоскими, насколько враждебными для жизни являются все рационалистические редукции в столкновении с тем живым, что хочет расти дальше. Поддавшись этому осознанию, он вскоре поймет, что значит стих: «И грозные врата, которых избегает / Со страхом смертный, смело сам открой».

906 Ни при каких обстоятельствах я не хотел бы сойти за того, кто дает какие-либо рекомендации или предлагает какие-либо советы. Но когда кто-то начинает рассуждать о дзен-буддизме на Западе, я считаю своим долгом разъяснить европейцам, каково наше положение на том «самом длинном пути», что ведет к сатори, и какие трудности ожидают людей, ступивших на тропу, пройденную лишь немногими из великих (они сияют сквозь мглу грядущего кострами в высоких горах). Будет губительной ошибкой предполагать, будто сатори или самадхи можно достичь где-то ниже. Подобно опыту целостности, эти состояния обретаются очень дорогой ценой. Что это означает с психологической точки зрения, можно понять по тому простому соображению, что сознание всегда составляет только часть психики и, следовательно, не способно само по себе к психической целостности: для этого необходимо бесконечное расширение бессознательного. Но бессознательное нельзя ни описать посредством заумных формул, ни опровергнуть посредством научных догматов, поскольку оно отчасти судьбоносно — и даже порой оказывается самой судьбой, что убедительно доказывают истории Фауста и Заратустры. Стремление к целостности требует от человека поставить на карту все свое существо. Меньшее неприемлемо, и бесполезно ждать облегченных условий, замен или компромиссов. Учитывая то обстоятельство, что «Фауст» и «Заратустра», несмотря на высочайшее признание, образуют границу европейского понимания, вряд ли стоит ожидать, что образованная публика, только-только прослышавшая о темном мире психического, составит сколько-нибудь ясное представление о духовном состоянии человека, вовлеченного в тяжкий труд процесса индивидуации (так я называю «становление целостности»). Зато люди охотно увеличивают перечень патологий и утешают себя терминологией неврозов и психозов — или же шепчутся о «творческих тайнах». Что способен «сотворить» человек, которому не выпало родиться поэтом? Данное недоразумение побудило многих в последнее время именовать себя — по собственной воле — «художниками», как если бы искусство не имело ничего общего со способностями. Если не дано творить, следовало бы, пожалуй, сотворить себя.

907 Дзен-буддизм показывает, как много значит «целостность» для Востока. Озабоченность загадками дзен сможет, не исключено, укрепить хребет слабовольных европейцев или снабдит очками от психической близорукости, дабы он из «проклятой норы» смог хотя бы мельком узреть мир психических переживаний, который до сих пор был окутан туманом. Урона от этого не будет, ибо слишком напуганных защитят надежно от дальнейших страданий, а также от всего значимого, с помощью полезного «самовнушения»[878]. Хочу предостеречь внимательного и отзывчивого читателя от недооценки духовной глубины Востока, не нужно думать, будто дзен-буддизм прост и доступен для постижения[879]. Усердно развиваемая уязвимость Запада перед восточной мыслью в данном случае представляет меньшую опасность, поскольку в дзен-буддизме, к счастью, нет ни единого удивительно невнятного словечка из тех, которыми так богаты индийские культы. Вдобавок дзен не заигрывает с трудными для исполнения техниками хатха-йоги[880], которые вводят физиологически мыслящего европейца в заблуждение ложной надеждой на то, что дух возможно обрести простым правильным дыханием. Напротив, дзен требует интеллекта и силы воли, как и все великие дела, которые жаждут осуществления.