Они были чужими друг другу. Соболезнования Кейн все равно ничего для Мери не значили.

Сколько бы Кейн ни вглядывалась, она даже не видела в ней ничего от Линнел. Ни единой общей черты.

Молчание, повисшее в стылом осеннем воздухе, было неловким, тяжелым. Кейн подбирала слова и все равно в результате не придумала ничего лучше, чем просто сказать:

– Здравствуй.

– Здравствуйте, госпожа Анна.

Кейн одернула манжет платья, просто чтобы чем-то занять руки и не зная, что сказать дальше:

– Мне очень жаль, что так получилось, – слова вышли неловкими, скомканными, и от них что-то фантомно заныло в груди.

– Мне жаль, что вы так и не увиделись с мамой, – отозвалась Мери после непродолжительного молчания.

Кейн сглотнула горечь в горле и вытолкнула сквозь нее слова:

– Да. Мне тоже.

– Я очень благодарна вам, за то, что вы сказали в прошлый раз, – Мери помялась и все же продолжила, – вы, наверное, не помните, но вы сказали «когда мама очнется». А все остальные говорили «если». После ваших слов я подумала, что все обязательно будет хорошо.

– Я очень хотела, чтобы это было правдой. Очень, больше всего на свете. Но я ошиблась.

Кейн повернула голову к краю площадки, туда, где плыли в воздухе исполинские облака. Где-то там, далеко за ними, остались Эрика и новый Узел Земли.

Кейн не пыталась их разглядеть или почувствовать, ей просто было стыдно за свои слезы.

– Я чувствовала, что мама умирает, – призналась Мери. – Меня пытались успокоить, но почему-то я поверила только вам.

Кейн быстрым движением вытерла глаза и повторила:

– Я ошиблась.

– Мне стало легче, когда я вам поверила. Легче было надеяться, что мама очнется, чем ждать, когда она умрет.

Это было больно – слышать эти слова и наконец-то впервые увидеть Линнел в ее дочери. Как будто проступило наружу что-то неуловимое, невесомое. Всего лишь тень узнавания.

«Надежда имеет смысл, только если она оправдывается», – когда-то сказал Атрес, но он ошибался.