Вспомнил он и пачку банкнот, добрую часть всех своих сбережений, отданную чиновнику. При мысли об этом хирург вынул из ящика носовой платок, расстелил на столе, поставил чашку на середину платка и свернул узелок. Поднял его кончиками пальцев, поднес к глазам и разжал руку.

Раздался негромкий дребезг, но аптекарь в соседней комнате все же услышала и окликнула:

— Сагиб?

— Не беспокойтесь, — ответил он. — Я тут что-то уронил в темноте. Сейчас уберу.

Хирурга одолевала дремота. Он улегся на постель, даже не удосужившись выбросить в корзину платок с увязанными в него осколками. Наверное, не усну, подумал хирург, после всего, что случилось, но едва голова его коснулась подушки, глаза тут же плотно закрылись, точно заклеенные воском. Грудь его вздымалась и опадала. Хотя, конечно, признаком жизни это назвать нельзя. Лишь несколько капель пота, выступивших из пор и скатившихся по лицу, указывали, что он еще не покинул этот мир.

Живые спали так крепко, словно смерть начисто вымела все их мысли. В лечебнице было тихо, как в могиле. В коридоре зеленая ящерка, осмелев от тишины, выглянула из трещины в потолке, юркнула на стену и замерла в привычном карауле возле часов. Время шло, отмечаемое лишь медленным движением стрелок да редким промельком ящеркиного языка, как вдруг в выстланной простыней коробке, возле новой своей матери, погруженной в лишенное сновидений забытье, новорожденная залилась легчайшим румянцем. Девочка сжала кулачки, поморщилась, зажмурилась, открыла рот, обнажив беззубые десны, и сделала вдох, готовясь к первому крику.