Измазанные в крови перчатки аптекарь выбросила в компостную яму, а вернувшись в клинику, отмывала руки с мылом, пока те не начали саднить. Потом вытерла их о платье и пошла в дальнюю комнату. Девочка лежала на матрасе, как ее и оставил сагиб. Кожа ее по-прежнему была синей, лицо умиротворенным, она сучила ножками, сбивая зеленую простыню. Аптекарь наклонилась, понюхала новорожденную, но та ничем не пахла. Пощекотала ребрышки и ножки, но девочка ничего не почувствовала. Глазки ее были открыты, аптекарь помотала головой; из-за закрытых ставен в комнате было темно, и хотя новорожденная водила глазами туда-сюда, время от времени даже ловила взгляд аптекаря, непонятно было, видит ее девочка или нет. Надо же, как редко моргает, удивилась аптекарь и поймала себя на том, что впервые на ее памяти младенец так долго бодрствует и совсем не хочет спать. Она взяла девочку на руки, так что головка новорожденной легла ей на сгиб локтя, несколько раз поцеловала в лобик, уложила в самодельную колыбель и вышла из комнаты.

В дальнем конце аптеки девушка вытащила из-под каменного помоста мешок риса, развела огонь, поставила на плитку кастрюлю с водой и высыпала в нее три чашки риса. Пока вода закипала, аптекарь порылась в корзине с овощами: не найдется ли свежих. Две картофелины, луковица, несколько помидорок, пакетик бобов, дюйм имбиря — по отдельности из этого ничего путного не приготовишь, и она порезала все овощи. Когда рис сварился, сняла кастрюлю с огня, на ее место поставила сковородку, влила ложку масла, оно почти сразу же забулькало; аптекарь добавила горчицу, зиру, куркуму, и они заскворчали.

Аптекарь вспомнила, как мальчик вырезал тюрьму из пенопластовой коробки, и с грустью осознала, что никогда уже его не увидит. «Надеюсь, там, куда он попал, ему хорошо, о нем заботятся, — подумала она. — Надеюсь, он сейчас вместе с родителями».

Девушка выложила нарезанные овощи на сковородку и закашлялась от вони раскаленного масла. Слила из кастрюли воду, высыпала рис на сковородку и закрыла крышкой. За спиной у нее раздался шум, она обернулась и увидела, что муж принес в аптеку коробки из коридора и расставляет на полках. Она поймала его взгляд, и он замер. Мужчина был мрачен, но вовсе не оттого, что его вынудили поступить против воли, а от волнения, не окажутся ли ложными его надежды. В их юном браке надежда их не баловала. Он положил руку на плечо жены, она прильнула щекой к его ладони, но тут смесь на сковородке зашипела, аптекарь вернулась к плитке, а ее муж занялся коробками.

Сагибу она об этом не говорила, он в такое не верит, даже муж ее, человек набожный, испугался, не тронулась ли она умом. Аптекарь знала, что новорожденная девочка — не обычный ребенок, а воплощение какой-то богини. Им с мужем оказали великую честь, избрав для этого служения. Теперь-то она ясно все понимала — и почему это случилось с ними, и почему мертвецы явились на этот свет. Они пришли вручить младенца их заботам. Пусть сейчас им непросто, но ведь и Кришна родился в темнице ночью, исполненной дурных знамений — лил дождь, и река вышла из берегов, и было много чего еще. А посмотрите, какого величия он достиг. Если она сделает все, что в ее силах, чтобы уберечь эту девочку, вырастит и воспитает ее, посвятит ей жизнь, кто знает, какие чудеса той суждено явить, какие несправедливости и злосчастья изгнать из мира?

Аптекарь разложила рис по двум тарелкам. Самой ей есть не хотелось: тянуло низ живота, подташнивало. Месячные еще нескоро: видимо, побаливают рубцы после туберкулеза яичников, из-за которого у нее в маточных трубах остались спайки. Сагиб уверял, что инфекция давно прошла, ведь аптекарь несколько месяцев пила антибиотики, а рубцы болеть не должны, хотя, конечно, теперь они останутся навсегда. Ну да что уж тут: приходится принимать волю бога и не задаваться лишними вопросами. В конце концов, если уж он создал этот мир и всё, что в нем, определил место для каждой звезды на небе и каждого камешка в реке, он, как никто, знает путь, предначертанный человеку.

Аптекарь унесла тарелки.

Хирург глотал еду, практически не жуя, хотя аптекарь и извинялась, мол, рис получился невкусный. Муж аптекаря сидел на полу, скрестив ноги, и тоже ел с аппетитом. Когда на тарелках ничего не осталось, хирург вспомнил про пакетики с кровью в коридоре и переложил их из контейнера со льдом в холодильник. Кто знает, вдруг на днях заявится еще один крестьянин с рваной раной на руке, и тогда кровь очень даже понадобится.

Сагиб подождал в коридоре, пока аптекарь готовила постели. Девушка бросила на пол в аптеке два тоненьких тюфячка и сейчас стелила хирургу в приемной, стараясь устроить матрас как можно удобнее. В дальней комнате никто из них оставаться не захотел (они об этом не говорили, но всё и так было ясно), равно как и спать на койках, на которых лежали мертвецы.

— Мы как воздушные змеи, — сказал хирург.

— Змеи? — переспросил муж аптекаря.

— Да. Воздушные змеи на бечевках.

У хирурга затекла шея; чтобы облегчить напряжение, он запрокинул голову, уставился в потолок и почувствовал, как приятно сжимается кожа затылка. К его изумлению, муж аптекаря повторил его жест, точно надеялся увидеть на потолке воздушного змея.

— Интересно, — заметил хирург, — что бы думал воздушный змей, будь у него мозги. Наверное, решил бы, что его положение в небе — единственная устойчивая точка во вселенной, и постоянно беспокоился бы о том, как удержать на месте весь прочий мир. Он ведь тоже держится на одной-единственной бечевке. На одном конце этой бечевки, точно на острие булавки, балансирует вся земля. Она полна опасностей: деревья с когтистыми ветками, которые так и норовят проткнуть в змеевом полотнище дыру, дикие звери, которые рыщут повсюду, пытаясь схватить его и порвать, и еще вода — вокруг столько воды, а воздушному змею нужно во что бы то ни стало держаться от нее подальше, ведь, если он упадет в воду, ему конец. Из-за сильного ветра земля, куда ни глянь, трепещет вокруг змея, но он держится за бечевку, удерживая землю на безопасном расстоянии. На земле зло, грех и смерть, думает змей, а небеса чисты, и коль скоро ты управляешь своим клочком небес, тебе ничего не грозит.

Хирург заметил озадаченное лицо мужчины и махнул рукой:

— Идите отдыхайте. Оба. Выспимся, тогда поговорим.

Аптекарь принесла из дальней комнаты колыбельку и поставила рядом со своим тюфячком. Хирург опустился на колени возле младенца, осмотрел его еще раз, но девочка была по-прежнему бескровна и безмятежна. Он погладил ее по щеке.

— Будь это обычный ребенок, мы бы сказали всем, что ее оставили у нас на крыльце. Теперь же придется прятать. Как стемнеет, перенесем ее ко мне: туда никто не заглянет, там вы сможете за ней ухаживать. Посмотрим, долго ли нам удастся хранить тайну.

Хирург доковылял до приемной, закрыл за собой дверь. Взгляд невольно упал на приставной столик и чашку, которой касались губы чиновника. Он долго спокойно смотрел на нее, думал об учителе, его жене и сыне, о месте, в которое они, скорее всего, вернулись. Вспомнил слова покойницы: мол, тот свет не так плох, как полагает ее муж. Она сказала это в порыве гнева, но хирург надеялся, что это правда. Отчего-то существование загробного мира пугало его куда меньше, чем он ожидал. Может, не будь он так вымотан, нашел бы в себе силы ужаснуться. Сейчас же, в этой каморке, в окружении примет бренного мира, одной из которых была приготовленная для него постель, загробная жизнь представлялась ему далекой угрозой: с ней ему предстоит столкнуться еще нескоро, — к счастью, он не ведает когда.

Он вспомнил последний разговор с учителем и как жалко тот выглядел, стоя на коленях. Вспомнил, как сурово с ним обошелся, как — без малейшей нужды — злобно и жестоко вел себя в последние их общие минуты. А сам бы он как поступил на его месте? Неужто отказался бы от возможности ожить? Даже более сильные духом люди не умели устоять и перед меньшими искушениями. Хирург понимал: раскаяние, которое он чувствовал сейчас, останется с ним до конца жизни. А может, и за ее пределами.