Книги
Незавершенная революция
Так вот, именно эта парадигма и проявила себя сильнее всего в возобладавшей в России версии марксизма — марксизме-ленинизме. Порой русский большевизм считается развитием «оригинальной мысли русского народничества» на том основании, что Ленин был носителем нечаевско-ткачевской ментальности. Но позвольте, что же в ней оригинально русского — это классическая традиция якобинства и бланкизма, развившаяся на той почве, которая и вдохновила Маркса назвать свое политическое учение коммунизмом. Оригинальной в русском народничестве с известными оговорками (потому что такой народнический романтизм также встречается в других странах) была как раз идеализация народа и его уклада, источником инспирации которой можно считать скорее «славянофильство» (то есть, русское почвенное народничество). А вот якобинство с бланкизмом было продуктом западной радикальной традиции, под которую Маркс пытался подвести фундаментальное теоретическое обоснование в виде своего научно-исторического материализма.
Ленин развивает именно эту радикальную линию в марксизме, которая на Западе упирается как раз в то самое «бытие», по Марксу определяющее «сознание» — развитую правовую и гражданско-городскую культуру, которая встает на пути у нигилистического метафизического (контр-инициатического) устремления. А вот в России она не только не сталкивается с такими препятствиями, но все ее реалии, весь ее дух, пронизанный нигилизмом, способствуют развитию этой линии в предельном виде.
Вопрос об «ортодоксальности» или «гетеродоксальности» ленинской версии марксизма непосредственно связан с проблемой «формы политической религии», той ее «церкви, которую создал Ленин в виде своей „партии нового типа“». Действительно, в этом многие критики Ленина увидели бланкистское искажение марксизма. Ведь созданный Марксом Первый Интернационал не представлял собой вертикально интегрированное объединение структуралистских партий, но, скорее, как сказали бы сейчас, был типичным «сетевым сообществом». Был бы Маркс рад тому, чем, претендуя на преемственность с его детищем, Интернационал стал в его ленинском изводе? Тут остается только гадать — с одной стороны, он мог бы ужаснуться полному испарению из него плюралистической европейской культуры, с другой стороны, порадоваться тому, что ему удалось в расширенном виде реализовать и мультиплицировать модель Парижской коммуны, чья борьба так вдохновила его, и чего не удавалось при существовании Коммунистического Интернационала в рыхлом, «сетевом» виде.
Получилось так, что коммунизм смог победить именно как «религиозный» коммунизм, но вопрос в том, почему он оказался «церковным», а не «общинным» (советским в подлинном смысле этого слова). Дело в том, что спонтанные, демократические коммунальные революции возможны, но только как локальные или национальные, какими в общем-то и были французские — и якобинская революция, и Парижская коммуна. Запрос на такую революцию зрел и в России, и впервые был озвучен не марксистами, а народниками, в том числе в лице их авангардистского крыла. Однако придя к пониманию капитализма и империализма как единой (при всех внутренних противоречиях) гегемонистской системы, радикальные марксисты пришли к выводу, что и сопротивление ей должно быть таким же единым. А так как опыт той же Парижской коммуны и аналогичных ей восстаний показывал, что локальные спонтанные движения с собственной повесткой вроде народничества на эту роль не годятся, из этого следовала необходимость создания интернациональной структуры с единой идеологией и методологией, которой должны следовать ее национальные подразделения.
Конечно, это была уже идея «церкви», причем, не «поместной», а «вселенской», универсальной. Создателем этой «церкви» и стал «аятолла Ленин», как его метко окрестил один русский публицист, учитывая очевидные параллели в политических биографиях между ним и его иранской «реинкарнацией».
Ленин — не «пророк» коммунистического «бога», вещающий откровениями, а харизматический «клирик», которому приходится формировать «ортодоксию» в постоянном разоблачении «еретиков». «Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах, как будто истоки разрух он ищет в „Поморских ответах“», — писал об этом Николай Клюев, но принципиальная разница заключается в том, что русское староверие в итоге как раз эволюционировало в национальную сетевую систему, что особенно ярко проявилось в его беспоповских согласах, в то время как Ленин создал мегаломанскую вселенскую «церковь» римского типа. Ленин в общем-то и держал солидную интеллектуальную планку «вселенской церкви», подразумевающую свободу дискуссий, которые чрезвычайно любил и использовал как средство утверждения своей «ортодоксии». Другое дело, что вел он их на полное морально-интеллектуальное уничтожение противника. При этом физически Ленин уничтожал противников все же не за их идеи, а только за их дела, то есть, противодействие его революции. Таким образом политическое насилие у него было еще отделено от идейного насилия, и если первое уже было массово-физическим, то второе скорее моральным. Но грань была весьма тонка, и на практике, конечно, начала стираться уже при нем, а если еще поддерживалась то только благодаря тому начавшему таять европеизированному культурному слою, представителями которого были и сам Ленин, и первые русские марксисты-ленинцы.
За ними, однако, уже шли те, кому их революция, по идее и должна была открыть дорогу — «широкие народные массы». Для их представителей дискуссия и ее свобода уже не представляли собой никакой ценности, а уничтожение оппонента понималось и чаялось как полное и физическое. Новым «папой» этой «вселенской церкви» после Ленина станет закомплексованный «варвар», плохо владевший даже ее «латынью», уже не говоря о догматике, и испытывавший к подобным дискуссиям отвращение. Поэтому, опираясь на таких же как он, он запускает конвеер Инквизиции, искореняющий все, что способно иметь свое мнение и отстаивать его в свободных дискуссиях.
Само ядро «ортодоксии», сформированной еще Лениным, конечно, остается и используется и при нем, но совершенно начетническим образом, что лишает ее возможности развиваться и адекватно реагировать на мировые интеллектуальные вызовы. Впрочем, ее новым последователям это будет и не нужно, вследствие чего интеллектуальная составляющая марксизма-ленинизма начнет все больше выхолащиваться и замещаться культовой — созданием массовых ритуалов и обрядов новой «религии».
16. Интернационализм, империя, идеократия
Одним из результатов интеллектуальной примитивизации марксизма-ленинизма, начиная со смерти Ленина и далее по нарастающей вплоть до позднесоветских времен, стала мгновенная утрата понимания его базовых постулатов в считанные годы после крушения СССР. В частности, это касается такой его базовой категории как коммунистический интернационализм, смысл которой сегодня уже мало кому понятен.
Для большинства постсоветских людей, причем, не только его противников, но и его «сторонников» (которые по отношению к его реальному содержанию от первых могут не отличаться), характерно его понимание как дружбы людей разных национальностей главным образом внутри одной страны, максимум — как абстрактной «дружбы народов». В первом случае такой «интернационализм» оказывается фактически расширенным национализмом, только не этническим, а государственным, во втором — своего рода проявлением гуманизма.
Меж тем, напомним, что марксизм-ленинизм не признавал ценности абстрактных народов и исходил из приоритета классовых интересов и классовой борьбы над национальными. Соответственно, для марксиста-ленинца не русские должны дружить с евреями и грузинами или с немцами, а русские пролетарии с еврейскими, грузинскими и немецкими пролетариями, чтобы вместе бороться против русской, еврейской, грузинской и немецкой, в конечном счете — мировой буржуазии.
Далее, при том, что Ленин на словах признавал право нерусских народов России на национальное самоопределение, к чему мы вернемся чуть позже, главным адресатом его интернационализма были не они. Ленин все же был представителем европейского интеллектуального пространства, в котором и тогда, и сейчас — за вычетом таких случаев как колониальные империи — нации понимались как страны. Поэтому ленинский интернационализм был ориентирован не на дробление России или копошение в ее национально-племенных проблемах, а на объединение с трудящимися и представляющими их политическими силами других стран.
Если Маркс, провозгласивший первый Коммунистический Интернационал, сформулировал необходимость интернационализма для коммунистов в общем, теоретическом виде, то большевики, взяв власть в России и учредив на ее территории третий Коммунистический Интернационал (Коминтерн), сформировали его уже как оперативную политическую практику. Наиболее выпуклое ее обоснование содержится в подготовленном Львом Троцким «Манифесте Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира», в котором он обосновывал, что в условиях империализма, учение о котором как о кульминации капитализма сформулировал Ленин, борьба коммунистических сил и сил, провозглашающих поддерживаемые ими исторические задачи, например, национально-освободительные, имеет шансы только при условии ее эскалации и распространения поверх национально-государственных границ.
Таким образом, большевистский интернационализм был ничем иным как оперативным политическим глобализмом, призванным претворять цели «вселенской церкви» большевизма поверх государственных границ и среди всех народов, в которых есть ее адепты. В этом смысле он был одной из разновидностью религиозно-политического универсализма, однако, разновидностью уже позднемодерной. Это бросается в глаза, если сравнить ее с традиционным религиозным универсализмом Османской империи, которая не сумела ответить на модернистский вызов национализации и проиграла не в последнюю очередь из-за того, что игнорировала его. Так, на Балканах, с которых и начался ее распад, среди многих покоренных народов была масса людей, принявших ислам. Однако проблема в том, что они воспринимались соплеменниками и сами часто воспринимали себя уже как «турки», потому что в системе миллетов (политических религиозных сообществ, но в точном значении этого слова — «наций») религиозная идентификация была равноценна национальной, и поэтому мусульмане считались «турками», как православные «греками». Османы не сделали ничего, чтобы, опираясь на мусульман-болгар, греков, сербов и т. д. способствовать их превращению в национальные элиты соответствующих народов и проводников национальных версий ислама — такой процесс происходил только в Боснии и Албании в силу компактности и консолидированности автохтонного исламского населения, чьи элиты принимали ислам сами. Для других же народов исламизация была синонимом туркизации (потурчения), поэтому, когда наступила эпоха национальных движений, они, оказавшись в руках у антиисламских сил (даже в случае с преимущественно мусульманскими албанцами, где во главе этого процесса оказалось их католическое меньшинство), были закономерно повернуты против мусульман и их общеисламского универсального государства.
На контрасте с этим, вопреки тому, что принято считать, коммунисты не противопоставляли себя национальному фактору, а понимая, что он представляет собой восходящую тенденцию истории, стремились взять его под контроль своей «вселенской церкви» и большевизировать его, где это возможно, либо сделать политически союзным большевизму, когда первое было невозможно. «Культуры национальные по форме и социалистические по содержанию» — такова была универсальная формула коммунистического интернационализма, позволявшая ему реализовывать задачи, поставленные и навязанные им извне, из наднационального уровня, но изнутри наций, оказывающихся под контролем его адептов.
Неверно, как принято считать в антикоммунистических кругах, что коммунизм противостоял национальному как таковому. Да, в долгосрочной перспективе историософия марксизма-ленинизма подразумевала отмирание наций. Но не ранее, чем отмирание государств и принуждения к труду. Однако если посмотреть на этот процесс глазами русского консервативного философа Константина Леонтьева или многих идеологов «фашизма», то к тому же процессу отмирания наций в долгосрочной перспективе неизбежно ведут и капитализм с либеральной демократией. И, откровенно говоря, если сравнивать развитие коммунистического интернационального лагеря и лагеря капиталистического, например, после Второй мировой войны, можно будет констатировать, что последний в куда большей степени подвергся деэтнизации, чем первый, поделенный на национальные клетки, закрытые для свободной миграции (выводим за скобки переселение в нацокраины русских как часть «имперской ситуации»). Впрочем, на это можно возразить, что на Западе процессы этнического размывания происходили не в последнюю очередь в результате перехода «культурной гегемонии», по рецептам Грамши, к представителям т. н. «культурного марксизма».
Итак, возрожденный в символическом смысле преемственности с «апостольской церковью» первого Интернационала Маркса и фактически созданный заново на фоне краха второго Интернационала третий большевистский Инернационал стал той идеальной формой, в которой обрела завершенность идея коммунистической «вселенской церкви». Но как идеальное в данном случае соотносилось с реальным?
Третий Интернационал хоть и создавался в 1919 году на коленке, в военных условиях, но создавался с весьма амбициозными целями. Здесь снова надо напомнить, что т. н. гражданская война была прямым продолжением мировой, и политический гений, визионерство Ленина во многом, если не в решающей степени выразились в том, что он сумел разглядеть роль последней как «повивальной бабки революции», сформулировав стратегию революционного пораженчества как превращения войны империалистической в войну гражданскую. Немного отматывая назад и забегая вперед, отметим, что это универсальная революционная технология, которую взяли на вооружение большевики, но которую потом так же пытались использовать против них их антиподы из интернациональной антикоммунистической асабийи. Но вернемся к нашему тезису — если революция и гражданская война вытекали из войны империалистической, а та в свою очередь была мировой, то и революция с гражданской войной также должны были стать мировыми.