Книги
Незавершенная революция
Формирование двух этих антагонистических интернациональных асабий и проектов на полях их великой войны в России и на ее окраинах будет иметь весьма важное значение для политической истории XX века. В частности, с ним связано зарождение фашизма не как простой совокупности национальных проектов, но как интернационального проекта, имеющего радикально-антикоммунистическую направленность. Это обстоятельство крайне важно понять в контексте размышлений о русских эсерах или их нерусских аналогах вроде петлюровцев или валидовцев как представителях национальных проектов. Политическая, республиканская локальность, национальность — в пику коминтерновской мегаломании и догматизму, помноженные на социализм — это разве не то же самое, что национал-социализм или фашизм? Нет, не то же самое — это отправная точка, из которой можно было прийти к данному пункту назначения, и на примере таких людей как русский эсер Савинков, восхищающийся уже фашистом Муссолини, мы видим, что это было возможно. Но, все же не обязательно.
Кемализм, сионизм, польский социализм Пилсудского и даже сам итальянский фашизм Муссолини периода его политического одиночества в Европе — все они были национальными революционными проектами. Реальность же фашизма как интернационального проекта возникнет с созданием Антикоминтерновской лиги, что стало возможным только после появления нацистской Германии. Само же ее появление стало результатом антикоммунистической мобилизации, на первом этапе которой захват Германии красной интернациональной асабийей сорвало коалиционное правительство руками добровольцев — идейных антикоммунистов, а на втором этапе из их числа и в результате их радикализации и политического и идеологического оформления возникла асабийя национал-социалистов.
Так вот, драйвером этих событий выступила именно Великая война асабий в бывшей Российской империи, а зачинщиками соответствующей асабийи в Германии в немалой степени были представители родившейся на фронтах этой войны асабийи немецких и русских антикоммунистов. Будь то немецкие фрайкоровцы, которые вместе с русскими военными в составе армий прибалтийских государств или гетмана Скоропадского сражались против коммунистов в Балто-Черноморском регионе, или самих русских белоэмигрантских кругов в Германии, которые в тесном общении с немецкими антикоммунистами, своими недавними братьями по оружию, будут способствовать радикализации их антикоммунистических и антиеврейских установок. Русские радикальные антикоммунисты (непримиримые белые) становятся частью именно интернациональной асабийи — Белого или Черного Интернационала, авангардом которого в 30–40-х гг. XX века станет нацистская Германия, как большевистская Россия станет авангардом Красного Интернационала (на первом этапе — Коминтерна). И именно под этим углом следует воспринимать то обстоятельство, что такие русские придут в Россию вместе с немцами воевать против красных русских, как в первую «гражданскую войну» красные немцы в виде «латышских стрелков» пришли в нее, чтобы воевать с красными русскими против белых русских (немалая часть которых была немцами в этническом отношении).
Иначе обстояло дело с представителями национальных проектов — как нерусских, так русских. Их, как уже было указано, характеризует концентрация именно на национальной, иначе говоря, локальной повестке и противостояние интернациональным идеологическим фанатикам в лице большевиков. Такие силы де-факто следует рассматривать как национал-демократические или республиканские, причем, как в тех случаях, когда они сами выпячивали свою национальность, так и в тех, когда она не была ими прямо обозначена, но следовала из их ориентации на решение локальных задач и противостояние интернационалистическому гегемонизму большевиков.
Демократические силы на русских территориях, которые становятся синонимами великорусских в условиях, когда украинские и белорусские силы (и даже казачьи, как видно) явно обозначили свою нерусскую национальность, являются примером второго рода. Но что интересно и показательно — платформа этих сил была регионально-республиканской, а не этническо-общерусской. Если республики на нерусских территориях прямо определяли себя как Украинская, Белорусская и т. п., то республики на русских территориях позиционировали себя как Вятская или Сибирская. Ни одной «Русской» республики — ни общерусской, ни региональной не создали ни белые, ни красные русские. И те, и другие позиционировали свои государственные формирования как российские, подразумевающие их мультэтнический характер. Но даже буферное («гибридное», как сейчас бы сказали) государство, созданное коммунистами из тактических соображений — Дальневосточная Республика — не было названо русским (как например «арабские республики» Египет, Сирия, Ирак и т. д.).
Это, конечно, факт фундаментальнейшего характера, особенно если сравнивать его с событиями, разворачивавшимися в то же время на обломках другой схожей империи — Османской, где в борьбе возникла и отстояла свое существование именно национальная Турецкая Республика.
То есть, как видно, этнический русский национализм, несмотря на наличие в недавнем прошлом представлявших его партий вроде Всероссийского Национального Союза, в критический момент для проявления субъектности нации в принципе отсутствует как самостоятельная сторона военно-политического противостояния. Поэтому государственные и военно-политические образования, русские по своему фактическому наполнению, позиционируют себя либо как имперско-российские, либо как республиканско-региональные в отличие от национальных республик нерусских народов. Это верно и в случае с формированиями, в названии которых присутствовали эпитеты «русский» или «национальный», вроде Русской армии или созданного уже в эмиграции Русского совета или подпольного Национального центра, которые подразумевали под ними имперские задачи, а не цель построения пост-имперского национального государства, как это делал Мустафа Кемаль.
В таких условиях победа центростремительных русских сил над локальными русскими силами может показаться безальтернативной. Но не все так очевидно.
Не будем забывать, что по сути эти центробежные силы, представленные создавшими локальные республики русскими эсерами и их инонациональными аналогами, победили на выборах общероссийского масштаба в Учредительное собрание, в то время как большевики получили на них лишь 24 % голосов.
Соотношение военных сил большевиков и их противников на первом этапе можно оценить примерно аналогично. Но проблема заключалась в том, что если большевики действовали как единая сила, то их противники были разобщены. Но что же было главной причиной этого разобщения?
Маршал Маннергейм — создатель независимой Финляндии, который как бывший русский офицер был небезразличен к судьбе России, лоббировал предоставление белым для похода на Петроград финских сил, которые могли составить от нескольких десятков тысяч до ста тысяч бойцов, критически важных на этом направлении. Условием этой помощи, особенно с учетом того, что Маннергейм не был единоличным правителем страны, а зависел от ее коллективного руководства, было однозначное признание белыми лидерами независимости Финляндии. Однако Русское политическое совещание не только отказалось это сделать, но и потребовало от Парижской мирной конференции не признавать независимости государств (кроме Польши), выделившихся из границ России по состоянию на 1914 год.
Переломным моментом в войне стало установление большевиками контроля над Украиной. Ее независимость провозгласили те же силы, что ранее провозгласили автономию — украинские национальные коллеги российских эсеров. И как в случае с российскими эсерами в Комуче царские военные, призванные защищать новую республику, в лице генерала Скоропадского, совершают переворот. При поддержке немцев Скоропадскому удается на непродолжительное время создать свой Гетманат, но первый клин между военными и украинским национально-революционным движением уже был вбит. В свою очередь русские офицерские кадры, на которые планировал опереться гетман Скоропадский, рассчитывая на их благоразумность, этих надежд не оправдали и начали саботаж любой украинской государственности вообще в пользу имперско-реваншистского проекта генерала Деникина. После ухода немцев гетманат Скоропадского свергается сторонниками Украинской Народной Республики, но в этой череде переворотов происходит дезорганизация сил, способных защитить Украину от поглощения большевиками. К примеру, в упомянутой ранее Финляндии этого не произошло — там генералу Маннергейму, несмотря на его армейское прошлое, консервативные взгляды и расхождения с лево-демократическими финскими националистами, хватило мудрости не устраивать путчи, рассчитывая на имперское офицерство, а сохранить национально-государственное единство перед лицом смертельной угрозы.
На восточном фронте фатальными оказались последствия разрушения коалиционного потенциала республиканско-национально-областнических сил в результате военного переворота Колчака, вошедшего в роль «верховного правителя России». Так, когда силы сибирских регионалистов и эсеров, воевавшие в союзе с ним, но под своими бело-зелеными знаменами и под оперативными командованием своего лидера генерала Пепеляева, выбили большевиков из под Перми и планировали развить наступление на советскую Россию, Колчак, не доверяя их идейно чуждому настрою, сорвал эти планы. Его же попытка упразднить Башкирскую Республику, силы которой воевали в составе антибольшевистской коалиции, приведет к их переходу на сторону большевиков, которые оперативно признали Башкирию и после этого стали признавать другие республики, чтобы развить этот успех. Тем временем, Деникин не только не хотел и слышать о подобном признании, но недвусмысленно давал понять лидерам и сторонникам всех подобных республик, что займется ими тут же, как только покончит с большевиками.
Действуй белые военные в первую очередь как антикоммунистическая сила, и они могли бы стать боевым костяком армий и гарантами победы широкой антибольшевистской коалиции. Собственно, в такой логике действовали тысячи русских офицеров, сражавшихся в составе армий региональных и национальных государственных образований, подчиняясь их политическому руководству. Однако такие люди среди русского офицерства, принявшего участие в этой войне, составляли явное меньшинство. Авангардом же белых сил были лидеры и офицеры вроде Деникина и Колчака, которые рассматривали Белую армию как силу не просто антикоммунистическую, но имперской реставрации — необязательно монархической, но непременно имперской. Собственно, именно эти силы в свое время поддержали февраль, рассчитывая сохранить империю ценой монархии, попросту не понимая глубинного характера начинающейся революции, которую они пытались оседлать.
Эта революция — русская в первую очередь — могла быть либо регионально-национальной, либо централистско-имперской. Первое требовало поддержки широкой коалиции гражданско-республиканских сил кадровым офицерством, как немецкие военные в тот момент поддержали Веймарскую республику. Во втором же формате одним имперским гегемонистам — белым пришлось конкурировать со вторыми — красными.
Что же обусловило победу красных над белыми в нише русского имперского проекта? Рассмотрим три основных фактора в порядке возрастания их значимости.
Мы помним, что в Пугачевском восстании крестьяне не играли роли решающей боевой силы повстанцев, в силу чего характеризовать его как крестьянское неуместно, однако, стали колоссальным фактором, дестабилизировавшим систему. В т. н. гражданской войне они сыграли примерно ту же роль, но только пугачевцы воспользоваться этим фактором не смогли, точнее, его было мало для их победы, а большевики смогли, потому что у них присутствовали и другие факторы.
Крестьянство должно было и могло стать социальной базой партии ориентированного на него народнического социализма — эсеров. Однако эсеры из соображений сохранения демократической учредительной коалиции отказались от немедленного безвозмездного изъятия всех земель у помещиков. Этим не преминули воспользоваться большевики для наступления на их социальную базу, в том числе, используя для этого своего троянского коня — т. н. левых эсеров или социалистов-интернационалистов. Бродящее, вышедшее из берегов крестьянство, особенно его наиболее обездоленная часть во все еще крестьянской стране оказалась серьезным дестабилизирующим фактором в стане противников большевиков. Это прямо играло им на руку, хотя надежной опорой их власти после ее установления, крестьянство тоже не стало. Впрочем, они его в этом качестве никогда и не воспринимали, в чем и заключалось их отличие от эсеров. Большевики делали ставку на городских промышленных рабочих и беднейшие слои крестьянства, рассматривая последних как троян рабочего класса в крестьянской среде и фермент ее разложения. Столкнувшись с политикой военного коммунизма и продразверсток, те крестьяне, которые еще недавно могли испытывать иллюзии на сей счет, поймут отношение к себе большевиков, и тогда начнутся крестьянские восстания вроде Тамбовского, поднятого «левым эсером» Антоновым. Но будет поздно — использовав крестьянство для разложения враждебного порядка, после установления своего большевики найдут на них управу продразверстками и карательными операциями с применением боевых газов. В дальнейшем крестьянство станет для них ресурсом — экономическим, через изъятие хлеба для осуществления индустриализации, и демографическим — для пополнения пролетариата и как пушечное мясо в будущей мировой мясорубке. Соответствующим будет и отношение крестьян к этой власти — если крестьянские «янычары», воспользовавшиеся запущенными для них социальными лифтами, станут одной из надежных опор этого режима, то носители корневой крестьянской ментальности, и даже зачастую их потомки, затаят по отношению к ней чувства, которые выразят писатели-деревенщики вроде Астафьева.
Этнический фактор большевизма часто является предметом спекуляций со стороны тех, кто пытается выставить его не как феномен русской истории, но как некое чужеродное явление. Конечно, в первую очередь речь идет о еврейском вопросе. Весьма существенное присутствие этнических евреев в среде большевистских функционеров всех уровней и руководителей карательных структур даст многим основания говорить о коммунистической революции как о еврейской, а не русской.