Книги

Незавершенная революция

22
18
20
22
24
26
28
30

Выводя за скобки вопрос о справедливости или несправедливости такого сегрегационного деления, надо понимать, что своя логика у него была. Петербургская Российская империя утвердилась, разгромив объединенное восстание туземцев во главе с Пугачевым, будь то православных, мусульманских или даже буддистских, и утвердилась именно как государство европейских колонизаторов — асабийи вестернизированных русских дворян и западноевропейских иммигрантов. Неуклонное расширение их империи вело к столь же стремительному увеличению удельного веса соответствующего элемента, представленного немцами, остзейцами, шведами, финнами, валахами, кавказскими христианами. Часть из них была православными, часть римо-католиками, часть униатами, другие — протестантами разных номинаций или восточными христианами как армяне и ассирийцы.

Однако полноценный сплав всех этих элементов в единую имперскую общность упирался в непреодолимое препятствие — господствующую роль православной церкви. Нетрудно догадаться, что это провоцировало антагонизм в отношении к метрополии и ее имперскому проекту прежде всего представителей огромного, многомиллионного посполитско-католического мира, недавно включенного в его состав после веков не только равновесной конкуренции, но и периодического доминирования в ней. Интеграция этого мира, если и была возможна, то только посредством «нулевого варианта», то есть, обнуления взаимных претензий и объединения на равных двух бывших соперников в третьем субъекте, превышающем их обоих. И это было бы логично, учитывая, что именно такой характер имело «объединение» великорусов и малорусов в «общерусском народе», точнее, растворение (попытка такового) в нем тех и других. Ведь, казалось бы, с провозглашением Империи с центром в Петербурге, упразднением патриаршества и созданием Синода, православная церковь превратилась в сеть бюро по оказанию обрядово-ритуальных услуг.

Но… на самом деле, нет. Провозглашение неформальной государственной идеологии в виде троицы «самодержавие, православие, народность» наглядно продемонстрировало приоритеты имперского абсолютизма. И если самодержавие как воплощение чистого имперского принципа теоретически могло способствовать консолидации вокруг него единой имперской элиты, например, на основе идеи христианского рыцарства, которую культивировал Павел I, то два следующих за ним принципа делали такую задачу невыполнимой.

Граф Уваров (портрет)

Де-факто синодальное православие было идеологическим паллиативом русскости, а его доминирование — формой русификации, вдвойне абсурдной, учитывая ее синтетический характер, деэтнизацию и маргинализацию великорусов, осуществленную в романовской Московии и петербургской Империи. Однако отождествление таких русскости и православия било в самую сердцевину имперской политики создания «общерусского народа». Это староверов можно было превратить в отщепенцев среди великорусов, а среди малорусов и белорусов униаты играли весьма значимую роль. И как бы их ни пытались выписать из «русских» в «поляки», этнокультурные реалии посполитского мира были таковы, что в ряде случае грань между ними провести было нельзя. Михаил Катков, идеолог русского этатизма, озвучил, казалось бы, очевидную мысль — если Российская империя действительно хочет объединения русских подданных, и если уж так получилось, что часть из них стала униатами, то нужно добиться того, чтобы эти униаты стали русскими — полноправными носителями русского государственного и культурного сознания. Однако к тому моменту этот поезд уже ушел — своей политикой третирования и дискриминации униатов православный супремасизм добился их превращения из миноритарного сообщества «общерусского народа» в движущую силу украинского и белорусского национальных проектов.

Еще более катастрофическими были этногеополитические последствия третьего элемента этой идеологической триады — «народности», а именно, того ее понимания, которое возобладало в России. Лагерь сторонников московской старины в пику сторонникам петровской вестернизации получил название «славянофилов». Причем тут славянство и филия к нему в данном случае — тайна сия велика есть, учитывая то, что культурная самобытность Московии в значительной степени обуславливалась ордынским, византийским, персидским и османским влиянием, а проводниками ее вестернизации стали как раз славяне из западной Руси. Славянофильство без кавычек проявило себя в формирующейся российской исторической школе вместе с жупелом т. н. норманизма. Автохтонам, обряженным в платья германского покроя, заседающим в коллегиях академий в городе с немецким названием, построенным по образцу Амстердама, очень не хотелось признавать, что государственность древней Руси имеет «норманнское» или скандинавское происхождение. В пику ему потребовались «славяне» и, видимо, с этого момента началась нарастающая шизофрения империи, построенной по германским лекалам, с германскими архитекторами и прорабами, в итоге и правящим домом, но при этом рвущейся освобождать славян не только от «турок», но и от германцев — австрийских.

Нет, автор этих строк не разделяет антинаучные воззрения, согласно которым русские, великороссы — никакие не славяне, а «мокша». Славянство — это собирательная категория, в которой знаменателем, общим для народов, различных в антропологическом, культурном и цивилизационном отношениях, может быть только язык, который и делает русский народ славянским. В генетическом отношении русские при этом органически вписываются в массив т. н. северных славян (восточных и западных) как части куда более глубокого пласта и пула восточноевропейцев, включающих в себя представителей разных языковых семей, но не включающих славян южных, объединенных другим генетическим паттерном, общим с их неславянскими соседями (у северных славян и других восточноевропейцев ему соответствует доминанта мужской гаплогруппы R1a, а у южных — I2a).

Исторически, культурно истоки Северо-Восточной Руси, будущей Великороссии — северные. Да, сегодня мы знаем, что Рюрик и Варяги-Русь, скорее всего, были представителями циркумбалтийского сообщества разноплеменных венедо-балто-фено-сканов, а не моноэтническими германцами. Но так или иначе, учитывая норманнские корни таких стран как Британия и Франция, представление о норманнском происхождении России, принявшей в лице петербургской империи германскую государственно-культурную форму и стремящейся войти в соответствующий круг наций, было куда более естественным для нее, чем стремление оказаться в компании народов, к тому времени лишенных своей государственности и разбросанных по чужим империям. У поляков был в ходу миф об их сарматском происхождении, у англосаксов — представление о себе как о потерянных коленах народа Израилева, и уж если петровская Россия двигалась курсом на северо-запад, логично было не «славянизировать» происхождение первых правителей Руси, а «норманнизировать» происхождение ее основного народа или народов.

Совсем скоро в Европе получат распространение сведения об «арийских» и «индоевропейских» народах, а Х. С. Чемберлен заявит о «кельто-германо-славянской расе», предвосхитив научно-корректные термины расовой антропологии. Однако проблема в том, что «русская идея» начала формироваться и застряла в тот период, когда расы и народы отождествлялись с языками, в связи с чем был сделан вывод, что если язык русских славянский, то быть России лидером и защитником мирового славянства. Этот панславизм оказался максимально контрпродуктивен как для цивилизационного и геополитического развития империи германского покроя, так и для осознания этнических особенностей и интересов великорусского племени, славяно-балто-финского по генезису его демографических пластов и компонентов. Вместо этого им были навязаны абсолютно химерические цели вроде конфронтации с германизмом и борьбы за «дело славян» — самоубийственные для этой империи и чуждые реальным интересам ее самого многочисленного народа.

Наихудшим же вариантом конструирования русского национального самосознания стало соединение имперского православия и панславизма. В германизированной Российской империи, при немке Екатерине дается старт «греческому проекту». Конечно, надо признать, что даже эллинизм у петербургской империи был «германским» — подражанием не византийскому, но античному эллинскому стилю в духе западноевропейских тенденций того времени. Таврида, Херсон, Феодосия, Одесса — это явный неоклассицизм, имеющий не византийское, а западноевропейское происхождение. Но надо понимать, что вдохновляться эллинскими образами и архетипами, сидя у себя дома, могли какие-нибудь пруссаки. Для России же, государства, соучредителями которого были Палеологи, «греческий проект» был весьма конкретным геополитическим императивом. Теперь ей, укрепившись на Черном море, вместо того, чтобы довольствоваться ролью региональной державы, надлежало переиграть полтысячелетия и восстановить Византийскую империю.

Сделать это, однако, должны были уже славяне, которые исторически всегда были ее пасынками Византии. Николай Данилевский весьма откровенно сформулирует эту программу в своей книге «Россия и Европа», этом манифесте русского панславизма. Константин Леонтьев, хорошо знавший предмет своих рассуждений, верно укажет на зазор между славянством и византизмом, и на наличие собственных, весьма непростых интересов у греков, считающих себя носителями духа последнего. Он также укажет на другое важное обстоятельство — своей государственной, державной силой Россия обязана не славянству, которому не присущи способности к строительству мощных империй. Леонтьев считал источником этой силы византизм, тогда как другой русский аристократ — Михаил Бакунин охарактеризовал Россию как «татарскую и немецкую империю, которая никогда не имела ничего славянского».

В таких обстоятельствах делать ставку на панславизм, означало запускать процесс саморазрушения этой империи. Но его результатом не могло стать и создание русского национального государства, потому что прагматические интересы новой русской (но уже не великорусской) нации требовали не дальнейшего раздувания империи и создания новых имперских форм власти (общеславянских или неовизантийских), но сосредоточения на развитии национальной территории и национализации уже имеющихся форм. К заслуге Александра III помимо хозяйственного развития страны может быть отнесено уже хотя бы сосредоточение на внутренней, а не внешней повестке, хотя и при нем Империя в очередной раз раздулась, присоединив к себе Среднюю Азию.

Пожалуй, единственным русским националистом, оказавшимся во главе этой Империи — всего на 5 лет из ее почти двухвековой истории — стал Петр Столыпин. В наши дни рискованно расхваливать его правление, учитывая репрессивный характер последнего. Однако в тех обстоятельствах, в которых ему пришлось действовать, его диктатура имела классический (в римском смысле) характер — чрезвычайного положения, которое должно быть исчерпано с достижением его задач. Главной же исторической особенностью столыпинского правления помимо его установки на то, что России нужно достаточное время для развития без революций и войн, была политика, направленная на создание в Империи русского национального гражданского ядра, его вычленение и придание ему этнополитической субъектности. Это выразилось в политике создания класса крепких низовых собственников, поддержке переселенческого движения на слабо заселенных территориях, укреплении земства.

Курс Столыпина требовал не только времени, но и структурного реформирования Империи. Согласно последней переписи населения Империи, доля великорусов в ее населении составляла не более 45 %, а «общерусских» с малорусами, белорусами и казаками — 75 %. При этом в отношении монолитности этой «общерусскости» не питали иллюзий даже ее ярые поборники. Например, Михаил Меньшиков, нападая на идейных украинцев, считающих себя отдельным от русских народом, сетовал на то, что и малорусам, считающим себя частью русских, все равно массово свойственно особое самосознание. Петербург в таком случае надо было превращать либо в чисто общерусскую столицу, сбрасывая или переводя в статус доминионов такие нерусские окраины как Польша, Финляндия, Кавказ, Туркестан, либо делать столицей действительно имперской, в которой будет осуществлено представительство всех ее частей. Тогда формирующейся русской нации потребовался бы свой национальный центр, но скорее всего, таких центров оказалось бы два: Москва для великорусов и Киев для малорусов. В последнем со временем наверняка сформировались бы две партии: юнионистская (общерусская) и автономистская (украинская).

Адепты общерусского дела любят обвинять австрийский Генштаб в том, что это он изобрел украинцев. Правда заключается в том, что в то время, как в России запрещали украинский язык, в Австро-Венгерской империи ее народы уже имели свое представительство и шел поиск путей переформатирования империи в многонациональную федерацию. Не были исключением и русины, чей культурно-национальный центр (но также и центр поляков) — Львов был одним из крупных австрийских городов. Естественно, работая с русинским самосознанием, Вена стремилась к тому, чтобы оно было лояльным своему государству, а не соседнему. Последнее, меж тем, вело активную пропаганду не только среди русинов, но и среди всех австрийских славян, представляя Австро-Венгрию враждебной им страной, а Россию — их заступником.

Петр Столыпин (фото)

Именно эта роль, вытекающая из культивирования панславизма вовне и внутри на протяжении последних десятилетий, и привела Россию, а с ней и всю Европу к Первой мировой войне. После Берлинского конгресса России удалось добиться ухода Османов из Боснии и Герцеговины, которая перешла к нейтральной для обеих противостоящих сторон стране — Австро-Венгрии. При этом надо напомнить, что ранее не без помощи той же России свою независимость уже получила Сербия. Однако границ признанного за ними Сербского королевства великосербским националистам оказалось мало — не имея еще недавно вообще ничего, теперь они претендовали уже на австрийскую Боснию, где наряду с православными жили мусульмане и католики, лояльные Стамбулу и Вене.

В 1868 году австрийцы пошли на создание второй имперской столицы — Будапешта и превращения австрийской империи в дуалистическую — Австро-Венгерскую. Такое возвышение венгров настроило против австро-немцев славян, которые ожидали, что второй столицей станет Прага, и резко стали отчуждаться от империи, когда ею был выбран Будапешт. Однако в Вене готовили новую реформу — превращение в третью равноправную часть империи Хорватии, включающей в себя Боснию и Словению, внутри которой должна была быть обеспечена полная свобода религиозной жизни и представительство католиков, православных и мусульман.

К слову, все это иллюстрирует насколько в попытке переформатирования своей Империи под меняющиеся реалии Австрия ушла вперед России. Но вместо того, чтобы догонять ее, последняя делала все, чтобы мешать ее стабилизации и обновлению. Террорист Гаврила Принцип из великосербской организации «Молодая Босния» убивает прибывшего в эту провинцию эрцгерцога Австро-Венгрии и наследника ее престола Франца-Фердинанда. За этим следует контртеррористическая операция с ультиматумом в адрес Сербии, подстрекающей соответствующие настроения в Боснии и являющейся прибежищем соответствующих организаций. От нее требуется пресечь на своей территории деятельность антиавстрийских террористов и экстремистов, расследовать произошедший теракт и информировать об этом представителей Австро-Венгрии. Как бы поступила Россия, например, по отношению к Швеции, если бы шведский террорист в Финляндии убил прибывшего туда наследника русского престола? Однако в случае с Сербией Россия встает на сторону пособников террористов и вступает в войну с Австрией, цели которой «патриотической» пропагандой совершенно не скрываются — расчленение континентальной европейской империи с целью объединения всех славян вокруг Петербурга.

Понятно, что с курсом на строительство русского национального государства и реформирования вокруг него Империи это не имело ничего общего. Немецкий консервативный философ Эрнст Юнгер писал, что колоссальным успехом противников всех империй Старого Света стало то, что им удалось втянуть Россию, «которая на Дальнем Востоке располагала поистине целым континентом для того, чтобы беспрепятственно и плодотворно развертывать свои силы, в игру совершенно чуждых ей интересов». Впрочем, это произошло не в одночасье. Колонизационное движение великорусов, а также казаков и с определенного момента украинцев было устремлено главным образом на Восток (Урал, Сибирь, Дальний Восток), а отнюдь не на Балканы. Русские колонисты дошли аж до нынешней Калифорнии, а Аляска была Русской Америкой. Однако Александр II жертвует ей, отдавая приоритет именно балканскому направлению имперской политики — борьбе за освобождение «братьев-славян».