– Дантес и Пушкина – вот это настоящая пара, а не то, что черт с ангелом…

– Кто это сказал? – крикнул поэт, растерянно вглядываясь в каждого.

Никто не ответил.

– Трус! – швырнул раздраженно Пушкин вдогонку кому-то скрывшемуся.

В карточной с изумлением смотрели в сторону возбужденного поэта.

Сидевший за картами Жуковский тихо его спросил:

– В чем дело?

– А в том, – громко отвечал поэт, глядя на барона, – что я назвал трусом какого-то шалопая, позволившего вслух выразить непристойное мнение, будто Дантес может быть достойным кавалером моей жены.

Барон, скривив угол рта, сделал вид, что не слышит Пушкина.

Вошла Елизавета Хитрово и отозвала поэта:

– Милый друг, вы знаете ли, кто неожиданно присутствует на балу? Анна Петровна Керн. Она только что приехала и сидит в гостиной.

Пушкин, взволнованный радостью нежной дружбы, встретился с Анной Керн, с которой не виделся давно, за исключением нескольких случайных минут, промелькнувших два или три года тому назад в Петербурге.

Анна Петровна улыбалась далеким воспоминаниям о Михайловском:

– Вот смотрю на вас и не верю. Нет, нет… Неужели михайловский, деревенский, чудесный, очаровательный поэт – это и есть вы? Может ли быть? О, жизнь… Какая перемена…

В гостиную заглянула Идалия Полетика и, увидав Пушкина с дамой, побежала к Наташе:

– Мы-то, глупые, воображали, что Александр Сергеевич в карточной. Ничего подобного.

– Где же он? С кем? – ревниво спрашивала Наташа, опираясь на руку Дантеса.

– Подите, – советовала Идалия, – прогуляйтесь по гостиной, будто между прочим… Но ни слова не говорите, что послала я.

Наташа под руку с Дантесом пошли в гостиную.

Пушкин, повернувшись спиной к двери, смотрел в глаза минувших дней счастья: