Глава третья. «От многых мала въписахъ. да почитающе славят Бога». «Чтение о Борисе и Глебе»

«Чтение о Борисе и Глебе» — самое раннее из достоверно принадлежащих Нестору произведений. Это одно из двух пространных житий князей-мучеников. Второе, более известное, принято сокращенно называть «Сказанием о Борисе и Глебе». Название Несторова произведения тоже условное. В самом раннем списке, впрочем отделенном от времени создания примерно двумя веками — он относится к XIV веку, — заглавие таково: «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца{43} Бориса и Глѣба». В других списках встречаются иные названия, например: «Слово о житии и о убиении святою мученику Бориса и Глеба»[151]. В самом раннем списке авторский текст, видимо, сохранен почти без изменений[152]; соответственно, и заглавие «Чтение о житии и о погублении…» принадлежит Нестору[153].

«Чтение…» было написано до Жития Феодосия, во вступлении к которому Нестор сообщает: «…сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучеников твоих Бориса и Глеба»[154]. Но когда именно? Согласно господствующему мнению, Житие Феодосия Печерского было создано, возможно, до 1088 года или в самом его начале, так в нем не упоминается о кончине игумена Никона, произошедшей в марте 1088 года[155]. И, почти несомненно, до 14 августа 1091 года, когда было совершено торжественное перенесение останков Феодосия из пещеры, где он был погребен, в монастырский храм, — автор Жития об этом событии не пишет, хотя должен был бы, если бы оно состоялось ко времени завершения его труда[156]. Нижней границей создания «Чтения…» является 1072 год, так как Нестор описывает перенесение мощей Бориса и Глеба в новую церковь, произошедшее 20 мая 1072 года[157]. Но это очень широкая датировка — между начальной точкой, нижней границей создания Несторова жития Бориса и Глеба, и конечной точкой, верхней границей, оказывается промежуток почти в двадцать лет. Более точно определить время создания «Чтения…» попытался А. А. Шахматов. Он обратил внимание на слова в конце произведения, следующие за описанием посмертных чудес святых: «Видите ли, братья, как возвышена покорность старшему брату, проявленная святыми? Если бы сопротивлялись ему, едва ли бы такому дару чудесному были сподоблены от Бога. Теперь многие младшие князья не покоряются старшим и сопротивляются им, и их убивают, но они не сподоблены такой благодати, как те святые»[158]. Ученый соотнес их с событиями 1078 и 1079 годов, участниками которых были князья Глеб Святославович, Борис Вячеславович и Роман Святославович, «напомнившие Нестору своими именами святых Бориса и Глеба, принявших при крещении имена Романа и Давида»[159]. Параллель эта логичная, хотя, в отличие от Бориса Вячеславича, действительно в 1078 году павшего в битве со старшими князьями — дядьями Изяславом и Всеволодом Ярославичами, Роман был убит половцами, которых, видимо, пытался поднять против Всеволода Ярославича{44}, а Глеб погиб во время похода в земли финского племени чудь (эстов)[160], причем о его выступлении против старших князей летописи не сообщают.

Более точную дату ученый вычислил так: в «Чтении…» рассказывается об исцелении у мощей Бориса и Глеба некоей сухорукой женщины и сообщается, что это чудо произошло в воскресенье 15 августа в праздник Успения Богородицы. «…Но 15 августа приходилось на воскресение после 1072 г. в первый раз в 1081 г., затем в 1087 г. Отсюда видно, что исцеление сухорукой произошло или в 1081 г., или в 1087 г., вероятнее в 1081 г., ибо ‹…› сказание о Борисе и Глебе написано Нестором до Жития Феодосия, оконченного до 1088 г.»[161].

Аргументация ученого выглядит достаточно обоснованной, и у нее есть сторонники[162]. (Впрочем, Житие Феодосия, как будет сказано, Нестор написал несколько позднее.) М. Д. Присёлков, один из их числа, предположил, что «Чтение о Борисе и Глебе» было создано к торжеству освящения новой каменной Борисоглебской церкви в Вышгороде[163]. Этот храм был заложен в княжение в Киеве Святослава Ярославича и закончен, когда на киевском престоле сидел Всеволод Ярославич.

Но эта датировка принята далеко не всеми учеными.

С. А. Бугославский обратил внимание на сходство двух сюжетов об освобождении из темницы заточенных в нее узников. В «Чтении о Борисе и Глебе» рассказывается, как два заключенных городскими старейшинами в тюрьму преступника, «вспомнив о чудесах, творимых Борисом и Глебом, начали молить Бога и святых страстотерпцев призывами в помощь, каясь в своих прегрешениях». И совершилось новое чудо: «И однажды ночью, когда они молились, вдруг открылся покров темницы, и свет засиял в ней. Они подняли глаза и увидели святых на двух разных конях и отрока перед ними{45}, держащего свечу, и, затрепетав, пали пред ними. Святые же сказали им: „Не бойтесь, знайте, что мы — Борис и Глеб, которых вы призываете в молитве своей. И вот теперь мы пришли освободить вас от этой скорби. Вы покаялись в своем прежнем прегрешении, и потому судья никакого зла не причинит вам, а отпустит вас с миром“. И когда это сказали, спали с узников оковы»[164]. Стражники, узнав о произошедшем, рассказали судье, и тот освободил заточенных.

Нестор отнес это чудо к княжению в Киеве Ярослава Мудрого, правившего в 1019–1054 годах. В другом Борисоглебском памятнике, «Сказании о чудесах Романа и Давыда», такое же чудо отнесено к княжению в Киеве Ярославова внука Святополка Изяславича, правившего в 1093–1113 годах. Однако здесь сообщается, что два узника были заточены в темницу не старейшинами, а самим князем, причем по ложному обвинению. Рассказ снабжен драматическими подробностями: святые освободили заключенных от оков, но лишили одного из них зрения «для уверения всех, если не станут верить», и обещали вернуть ему зрение через три дня. Они велели освобожденным предстать перед Святополком и заявить: «Зачем так делаешь и, не разобравшись, терзаешь и мучишь? И если не покаешься, не перестанешь так поступать, то пусть будет тебе известно, что наказания и мук не избежишь»[165].

С. А. Бугославский предположил, что Нестор писал житие князей-братьев в годы киевского княжения Святополка, его источником было «Сказание о чудесах Романа и Давыда». И чтобы обелить Святополка, автор «Чтения…» якобы перенес чудо с узниками лет на пятьдесят раньше — в годы княжения Ярослава Мудрого. Так как часть текста «Сказания…», содержащая эпизод об освобождении темничных сидельцев, была составлена около 1108 года, «Чтение…» написано не раньше этого года[166].

Хотя у датировки С. А. Бугославского нашлись приверженцы[167], его соображения сомнительны. Во-первых, возможно, что ходила молва о разных чудесах с освобождением узников — такие чудеса традиционны для житийной литературы{46}. Сам Нестор пишет: «Так же святые избавили многих, бывших в оковах и темницах, не только в одном месте, но и в других городах»[168]. Во-вторых, ничто не мешало книжнику, если он желал очистить имя Святополка от причастности греху несправедливого наказания, признать узников действительно виноватыми, как это он и сделал, но не переносить чудо на полвека раньше[169]. В-третьих, у этого чуда был обнаружен вероятный литературный источник — описание похожего события в так называемом Втором славянском житии чешского князя Вячеслава, или Легенде Никольского, причем совпадения разительны[170]. Наконец, предполагаемая С. А. Бугославским манипуляция с источником напоминает скорее малопочтенную работу политтехнолога, готового поступиться правдой, а не труд истово верующего книжника. Кроме того, как давно предположил П. В. Голубовский, и Нестор, и неизвестный автор (или авторы) «Сказания о чудесах Романа и Давыда» использовали записи, которые велись при Вышгородском храме Бориса и Глеба, где были погребены братья[171]. Текст «Сказания…» автор «Чтения о Борисе и Глебе», может быть, даже и не знал[172].

Итак, «Чтение о Борисе и Глебе» Нестор, скорее всего, завершил в 1081 году или вскоре после того. Возможно, он писал житие к торжеству освящения нового Борисоглебского храма, как предположил М. Д. Присёлков. Монах, обязанный исполнять повеления игумена, не мог самочинно взяться за длительный труд по созданию произведения довольно большого объема. А ведь написание этого жития было невозможно без знакомства с источниками и расспросов знающих людей — на это тоже требовалось свободное время, которым живущий в монастыре инок не располагал, если не получил благословения или повеления настоятеля. К тому же писчий материал, пергамент, был дорог, и едва ли книжник был в состоянии сам приобрести его в нужном количестве. Значит, Нестору вроде бы поручил писать житие Бориса и Глеба игумен. Или, по крайней мере, одобрил желание подначального монаха. У истоков Несторова труда мог стоять еще Стефан. Но заканчивал писать житие его автор уже при Никоне. Однако книжник ничего не пишет о повелении со стороны настоятеля. Поэтому, наверное, это все-таки был его собственный замысел.

Почему наш герой выбрал для своего жития именно этих святых и почему приступил к труду на рубеже 1070–1080-х годов? В это время начал стремительно рушиться порядок, утвержденный завещанием Ярослава Мудрого, и Русь охватил пожар междоусобиц. До этого почти пятьдесят лет страна не знала княжеских распрей. Правда, в 1067–1068 годах Ярославичи воевали и враждовали с полоцким князем Всеславом Брячиславичем. Но полоцкий правитель приходился им лишь дальним родственником, и Полоцкая земля ушла из-под власти Киева еще после смерти крестителя Руси Владимира Святославича в 1015 году. Изгнание в 1073 году из Киева старшего Ярославича Изяслава средним братом Святославом Черниговским в союзе с младшим, Всеволодом Переяславским, нарушило равновесие, длившееся двадцать лет после кончины их отца Ярослава, и показало, насколько хрупким был мир. «Мир стоит до рати, а рать — до мира», — заметит спустя много лет безымянный киевский летописец. Смерть Святослава в 1076 году едва не разожгла войну: Изяслав с польской подмогой весной 1077 года шел на Русь против Всеволода, занявшего Киев, и младший брат мудро предпочел уступить.

Однако в новой ситуации дуумвирата были утеснены и по существу оказались изгоями племянники — сыновья недавно умершего Святослава Олег и Роман и сын скончавшегося раньше Вячеслава Ярославича Борис, ставший князем-изгоем (его отец правил в Смоленске, но смоленский престол теперь получил сын Всеволода Владимир Мономах[173]). Последний в 1077 году лихим набегом на восемь дней захватил Чернигов, в котором в то время не было Всеволода, но потом бежал в далекую Тмутаракань — привычное место всех недовольных и обиженных князей, далекий анклав Руси в Причерноморье.

Если бы Борис следовал принципу старшинства, претендовать на Чернигов, второй по значимости русский престол, он не стал бы. Ведь норма старшинства была утверждена завещанием Ярослава Мудрого. Однако она должна была определять подчинение старших братьев меньшему, а взаимные права и обязанности дядьев и племянников не описывала. К тому же Борис был люто обижен — тут уж не до дедовых заветов и обычаев. В Тмутаракани тогда княжил Роман Святославич — у него, сына Святослава Ярославича, было больше прав на Чернигов как на «отчину», владение, где княжил его отец. Но Роман предпочел поддержать Бориса, возможно видя в изгое таран, способный пробить ему путь к отчему столу. Спустя год в Тмутаракань пришел брат Романа Олег, бежавший из Чернигова, где, видимо, жил на положении полупленника под неусыпным надзором Всеволода и его «мужей»[174]. Автор «Слова о полку Игореве» назвал Олега Гориславличем (Гориславичем), кажется, намекая одновременно и на горе, им принесенное Русской земле, и на горе, им самим испытанное, и на горение славой. 3 октября 1078 года Борис и Олег сошлись со старшими князьями в битве на Нежатиной Ниве где-то под Черниговом. Против племянников сообща выступили Всеволод с сыном Владимиром Мономахом и Изяслав Киевский с сыном Ярополком.

так описывает битву на Нежатиной Ниве и ее последствия автор «Слова о полку Игореве». В сражении пал Борис, но убит был и Изяслав Киевский.

Олег вновь бежал в Тмутаракань, был схвачен тамошними хазарами и пленником отправлен в Царьград. Спустя много лет он вернулся и начал борьбу за отчий Чернигов уже с Владимиром Мономахом. У Мономаха он ее выиграл, хотя Чернигов в конце концов потерял.

Судьба Романа была печальнее участи брата. В 1079 году он двинулся в союзе с половцами на Всеволода, однако новый киевский князь ухитрился заключить со степняками мир. Те хлынули назад в степь, увлекая за собой Романа. Вскоре кочевники его убили — не исключено, что это вероломное злодеяние было оплачено Всеволодом. «И до сих пор еще лежат там кости его, сына Святославова, внука Ярославова», — не без горечи вспомнил о нем один из летописцев, создателей «Повести временных лет», — может быть, и наш герой, хотя скорее его предшественник[176]. Эта смерть могла напомнить Нестору об убиении Глеба: тело юного княжича убийцы тоже оставили в глухом месте, но не в степи, а в лесу возле Смоленска, — или не удостоив погребения, подобающего князю, или просто бросив. Однако если останки мятежного Романа так и остались в «незнаемой» Половецкой земле, то тело Глеба было вскоре отыскано и отрок был захоронен рядом со старшим братом Борисом в Вышгороде под Киевом. И «Сказание о Борисе и Глебе», и «Чтение…» упоминают о чудесах, открывших место, где его оставили приспешники братоубийцы Святополка: «Через год охотники, ходя, нашли тело святого, лежавшее целым, и ни звери, ни птицы не прикоснулись к нему. Тут же, пойдя в город, они сообщили это старейшине города. Он же, пойдя с отроками, увидел тело святого, сияющее как молния»[177].

В этой междоусобице у обеих сторон были и своя правда, и своя неправда. «Суть конфликта между Всеволодом и Олегом предельно ясна — притязания обоих князей на Чернигов. Олег стремился завладеть им как городом своего отца, тем более что Святослав, несмотря на то что умер киевским князем, был погребён — очевидно, по собственному завещанию — в кафедральном черниговском Спасском соборе. Всеволод же, в соответствии с понятиями своего времени, считал, что Чернигов должен принадлежать ему по праву старшинства. Ибо он, добровольно уступив Киев старшему брату, занял то место, которое ранее, в период „триумвирата“ Ярославичей, занимал Святослав. Таким образом, столкновение двух князей — старшего и младшего, дяди и племянника — отражало столкновение двух принципов наследования или даже, шире, двух принципов политического устройства Руси — старого, основанного на родовом владении Русью всеми князьями Рюриковичами („родовом сюзеренитете“), и относительно нового, основанного на „отчинном“ владении землями. ‹…› Что же касается Бориса Вячеславича, то он, очевидно, претендовал на „отчий“ Смоленск»[178].

Возможно, Нестор, создавая свое житие Бориса и Глеба, подразумевал и события, произошедшие уже в 1080-х годах: «…к тому времени выступления племянников против Всеволода не прекратились. В 1081 г. внук и правнук Ярослава, Давид Игоревич и Володарь Ростиславич, изгнали из Тмутаракани посадника Всеволода Ратибора. Когда Олег вернулся через два года, он жестоко расправился с теми, кто был замешан в убийстве его брата Романа, а Давида с Володарем отпустил. Они отправились на Волынь и изгнали из Владимира Ярополка Изяславича. С большим трудом Всеволоду удалось уладить конфликт, дав Давиду Дорогобуж, а Володарю Ростиславичу с братьями Галицкую землю.

Ярополк в благодарность за оказанную помощь пошел в 1085 г. на Всеволода войной: потерпев поражение, бежал в Польшу к кузену и в следующем году привел войска на Русь. Мир был заключен, но уже 22 ноября Ярополк был убит, как полагали, по наущению соседа Володаря Ростиславича»[179].