В двух житиях встречаются, впрочем, и некоторые общие мотивы. Антония, как и Феодосия, обращают к Богу евангельские слова, которые они слышат в церкви. Конечно, это агиографический топос, «общее место», но присутствие этого эпизода и в Житии Феодосия Печерского, и в Житии Антония всё же выделяет Житие Антония среди греческих агиобиографий, соотнесенных с произведением Нестора. Житие Антония сближает с трудом Нестора также мотив добровольной готовности святого на мученическую жертву: Антоний в период гонения на христиан при императоре Максимине приходит в Александрию, чтобы принять смерть за Христа; Феодосий «нередко вставал ночью и тайно уходил к евреям, спорил с ними о Христе, укоряя их, и этим им досаждая, и называя их отступниками и беззаконниками, и ожидая, что после проповеди о Христе он будет ими убит». Перекликаются в древнерусском и греческом житиях описание прихода Феодосия в Киев и рассказ о странствии Антония во «внутреннюю пустыню». И Антоний, и Феодосий не знают дороги к месту, куда должны направиться (Печерский монастырь и оазис в пустыне станут местом, где будут подвизаться оставшуюся жизнь и египетский отшельник, и русский инок). Антонию велел идти во «внутреннюю пустыню» божественный голос. «На вопрос же Антония: „кто укажет мне путь, потому что неизвестен мне он?“ — голос немедленно указал ему сарацин, которым надлежало идти этим путем. Антоний, подойдя к ним, стал просить позволения идти с ними в пустыню. Сарацины, как бы по велению Промысла, охотно приняли его. Три дня и три ночи проведя с ними в пути, он приходит на одну весьма высокую гору»[301]. Феодосию невольно помогают в пути купцы, за которыми он тайно идет в Киев, — сам он не знает дороги в стольный град. Путь русского святого и легче, и труднее путешествия Антония: Феодосию нет нужды бояться иноплеменников и иноверцев, но он опасается собственной матери, которая может нагнать юношу и вернуть домой; странствие Антония длится три дня, путешествие Феодосия — три недели (число в обоих случаях обладает символическим смыслом): «И направился{68} он к городу Киеву, так как слышал о тамошних монастырях. Но не знал он дороги и молился Богу, чтобы встретились попутчики и показали бы ему желанный путь. И случилось по воле Божьей так, что ехали той же дорогой купцы на тяжело груженных подводах. Блаженный, узнав, что и они направляются в тот же город, прославил Бога и пошел следом за ними, держась поодаль и не показываясь им на глаза. И когда останавливались они на ночлег, то и блаженный, остановившись так, чтобы издали видеть их, ночевал тут, и один только Бог охранял его. И вот после трех недель пути достиг он упомянутого города».
Различия Жития Феодосия и Жития Антония не менее значимы, чем близость: два произведения описывают несхожие и сходные пути к Богу.
Более тесно связано Житие Феодосия Печерского с житиями Саввы Освященного и Евфимия Великого. Эта связь скрытно указана Нестором уже во вступлении. Древнерусский агиограф сообщает о себе как об авторе двух житий — Чтения о Борисе и Глебе и самого Жития Феодосия: «Благодарю тебя, владыко мой, Господи Иисусе Христе, что сподобил меня, недостойного, поведать о твоих святых подвижниках; сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучеников твоих Бориса и Глеба; побудил я себя взяться и за другое повествование ‹…›». Так же и Кирилл Скифопольский во вступлении к Житию Саввы Освященного говорит о себе как об авторе двух житий (при этом Житие Саввы названо, как и повествование о Феодосии в труде Нестора, вторым, после Жития Евфимия): «Благословен Бог и отец Господа нашего Иисуса Христа, сподвигнувший вас ‹…› повелеть моей худости, написав, послать богоугодные жития прежде бывших наших отцов Евфимия и блаженного Саввы, который и мне, окаянному, по неизреченному Его милосердию словесное пропитание подал, чтобы отверзлись уста мои»[302]. Житие Феодосия Печерского и Житие Саввы связывают не только эти указания авторов на свои более ранние произведения. В Феодосиевом житии есть и прямая отсылка к Житию Саввы. Она встречается в рассказе о «световом» чуде над Печерским монастырем — об огненном столпе, поднявшемся над монастырским храмом, изогнувшись дугой и указав место, где Феодосием будет заложена новая церковь и отстроена новая, «надземная» Печерская обитель: Нестор напоминает о похожем чуде в Житии палестинского подвижника. И Нестор, и Кирилл прибегают к традиционным для житийного текста «формулам самоуничижения». Но в отличие от Жития Феодосия, в котором «неразумие» и «грубость» автора неизменно противопоставлены мудрости Феодосия, в Житии Саввы Освященного отмеченные во вступлении «грубость» и «невежество» Кирилла преодолены чудом, которое дарует автору Жития высшую мудрость: Кириллу являются Савва с Евфимием, и Евфимий по просьбе Саввы кисточкой («кыстцей») из сосуда («корчажца») трижды омочил уста Кирилла, который после этого обрел дар книжной мудрости. У Нестора граница между агиографом и святым остается непреодоленной. Нестор вообще более склонен подчеркивать дистанцию между собою и Феодосием.
Неоднократно указывалось на сходство рассказа Жития Феодосия о его приходе к Антонию Печерскому и повествования Жития Саввы Освященного о приходе святого в монастырь Евфимия: и Антоний, и Евфимий отказываются постричь пришедших в монахи[303]. Однако сходство это чисто внешнее: Евфимий отказывает Савве, веля ему идти в другую обитель к игумену Феоктисту, и Савва с радостью исполняет его повеление. Отказ Евфимия имеет промыслительное значение: «Се же убо не бе смотрения творяше великый Еуфимий, но прозрачныма очима прозря всѣмь Палестиньскыимъ ошелцемъ архиманъдриту быти ему, не токмо же се, но и великую и славную лавру, вящьшую всѣхъ Палестиньскых лавръ, собрати хотяща»[304]. (Перевод: «Это ведь не без воли Провидения творил великий Евфимий, но прозорливыми глазами увидел, что тот будет архимандритом для всех палестинских отшельников, и не только это, но и великую и славную лавру, б
В Житии Феодосия перекликается с Житием Саввы мотив вмешательства родственников, желающих вернуть святого в мир: у Нестора это мать святого, в Житии Саввы — родители. Сходны в двух произведениях и эпизоды, рассказывающие о тайных молитвах и подвигах святых вне обители. Общими для двух житий также являются и рассказы о чудесной помощи обителям Саввы и Феодосия Печерского в получении недостающей пищи — муки и хлеба, — масла, вина для литургии{69} и забота о мирянах, о нищих и страждущих: Савва просит царя об облегчении бремени, наложенного на жителей Иерусалима, Феодосий заступается за обижаемую судьей женщину.
Как уже было сказано, прямая отсылка к Житию Саввы содержится в рассказе Нестора о чудесном видении, которое было некоему христолюбцу: «Есть над монастырем невысокая горка, и тот человек ехал по ней ночью и вдруг увидел чудо, повергшее его в ужас. Ночь была темной, но над монастырем блаженного сиял чудесный свет, и вот, присмотревшись, увидел тот человек в сиянии этом преподобного Феодосия, стоящего посередине монастыря перед церковью, воздев руки к небу и прилежно молящегося Богу. Пока смотрел тот, дивясь увиденному, явилось ему и другое чудо: из купола церкви поднялся огненный столб и, изогнувшись наподобие свода, достиг другого холма, и на том месте оказался конец его, где блаженный отец наш Феодосий указал место для церкви, которую и начал строить впоследствии. Вот и доныне на этом месте стоит славный монастырь. И этот пламень, словно дуга, стоявшая одним концом на куполе церковном, а другим на описанном выше месте, виден был человеку тому, пока не заехал тот за гору. Обо всем этом, что он видел, поведал тот одному из братьев в монастыре блаженного как истинную правду. ‹…› И стоит еще сказать, что такое же чудо упоминается и в житии святого и великого Саввы. Однажды ночью он также вышел из кельи своей помолиться, и вдруг предстал перед ним огненный столп до самого неба. Когда же он дошел до места того, то обнаружил там пещеру и в скором времени построил там славный монастырь. Так и здесь следует понимать, что Бог указал то место, на котором находится монастырь славный, и по сей день цветущий по молитвам Феодосия».
Однако «огненное чудо» в Житии Саввы отличается от видения некоего боголюбца в произведении Нестора. Савва пребывает в страхе и трепете, оказавшись вблизи «дома Божия», его чувства передает агиограф. Нестор же последовательно ведет повествование с пространственной и психологической точки зрения других, но не самого Феодосия. Книжник описывает созерцание чуда не самим святым, но «посторонним». Кирилл Скифопольский, напротив, изображает видение огненного столпа с пространственной и психологической точки зрения Саввы[305]. Кроме того, в Житии Саввы Освященного чудо, вопреки сообщению Нестора, — не божественное знамение — указание святого места, где будет основан монастырь: ко времени чудесного явления обитель уже была отстроена. Огонь в Житии Саввы Освященного указывает на место, где сокрыта богосозданная пещера-храм. В Житии Феодосия чудо в большей мере обладает функцией знамения-свидетельства о месте, где Бог велит воздвигнуть храм: новая Печерская церковь была заложена именно там, где было указано высшей волей.
Два жития различаются по характеру чудотворения Саввы и Феодосия: и палестинский, и русский игумены изгоняют бесов, но Савва также и превращает оцет (уксус) в вино, открывает в пустыне водный источник, повелевает диким животным (львам). Феодосий в большей мере, нежели Савва, — созерцатель, а не творитель чудес: большинство чудес у Нестора — это умножение или дарование пищи в монастыре, совершаемое Богом, но не самим Феодосием[306]. На фоне Жития Саввы более очевидна «потаенность» святости Феодосия (все чудеса, кроме изгнания бесов, совершаемые самим Феодосием, — посмертные).
Два жития сближает чудесный мотив — пение, богослужение, совершаемое небесными силами в затворенной церкви. Но прежде всего Житие Феодосия и Житие Саввы объединяют парность и троичность центральных «персонажей». У Кирилла Скифопольского Савва выступает в паре то с Евфимием Великим, то с еще одним святым, Федосием Киновиархом; при этом Кирилл особенно подчеркивает взаимную любовь Саввы и Феодосия Киновиарха[307]. Имя в средневековой культуре, и в частности в агиографическом тексте, не условно, оно символично. Символично и провиденциально и совпадение имен двух святых. Любовь Саввы и Феодосия Киновиарха как бы прообразует духовную близость Саввы и его последователя — Феодосия Печерского. Феодосий Печерский также выступает в паре то с Никоном (взаимная любовь Никона и Феодосия подчеркнута Нестором), то — видимо, вопреки историческим реалиям[308] — с Антонием. Все три подвижника также упоминаются в одном общем контексте: «И было тогда три светила в пещере, разгоняющих тьму бесовскую молитвою и постом: говорю я о преподобном Антонии, и блаженном Феодосии, и великом Никоне. Они пребывали в пещере в молитвах Богу, и Бог был с ними; ибо сказано: „Где двое или трое собрались служить мне, тут и я среди них“{70}».
В сравнении с палестинскими обителями Жития Саввы описанный в Несторовом Житии Киево-Печерский монастырь исполнен преизбыточествующей святости: три великих палестинских подвижника пребывают в разных монастырях, троица русских иноков — в одном; при этом их связывает преемственность: Антоний основывает обитель, Феодосий ее обустраивает, Никон спустя время после кончины Феодосия также возглавит монастырь. Феодосий одновременно и сопоставлен с Никоном и Антонием, и противопоставлен им по признаку неизменного пребывания в Печерском монастыре: и Антоний, и Никон на какой-то срок покидают монастырь, и лишь Феодосий неизменно остается его насельником.
Помимо уподобления Феодосия прославленным греческим святым — Антонию Великому и Савве Освященному, Феодосий в тексте Жития, включенном в Киево-Печерский патерик, прямо сопоставляется также с тезоименитым ему палестинским подвижником, другом Саввы Феодосием Киновиархом: «Сиа бо оба равно подвижно поживше и послужиста{71} владычици Богоматере, равно и възмѣздие от тоя рожшагося{72} въсприимше и о нас молятся непрестанно къ Господу, о чадѣх своих»[309]. Скорее всего, этот фрагмент принадлежит не Нестору, а является позднейшей вставкой[310], однако соответствующей установке автора Жития. Соотнесенность своего героя с тезоименным палестинским подвижником Нестор, чуткий к звучанию и значению имен, не мог не предусматривать.
Параллелей Жития Феодосия с Житием Феодосия Киновиарха не столь много. Феодосий Печерский благодаря огненному чуду определяет место для строительства нового храма. Феодосий Киновиарх находит место для своего монастыря, обходя пустынные места с кадилом, в которое вложены погасшие угли. Место, где разгораются угли в кадиле, опознается им как святое и истинно угодное Богу. Святость и предназначение Феодосия прозревают крестивший его священник и Антоний Печерский. Богоизбранность Феодосия Киновиарха открывается святому Симеону Столпнику, издалека приветствующему юношу словами: «человѣче Божий, Феодосие» и прорекающему ему великое пастырское служение[311]. Феодосий Печерский обличает неправду князя Святослава, изгнавшего брата. Феодосий Киновиарх наставляет царя Анастасия, уклонившегося в ересь, истинам христианской веры. Обоих святых отличают акцентированный кенозис, самоуничижение в подражание Христу. Оба заранее знают о часе своей смерти. Однако значительнее не совпадение, а различие двух произведений: Феодосий Печерский в отрочестве пытался уйти в Святую землю, но не преуспел в этом, ибо Бог предназначал ему стать великим подвижником в Русской земле[312]. Феодосий Киновиарх, «помысливъ ити во Иерусалимъ»[313], преуспел в своем намерении. Соотнесение житий двух тезоименных святых рождает дополнительный смысл: Феодосий Печерский — это как бы Феодосий Киновиарх, но совершающий подобное иерусалимскому святому в Русской земле, предназначенный именно для устроения монашества на Руси.
Соотнесенность труда Нестора с житиями Антония Великого, Саввы Освященного, Евфимия Великого, Феодосия Киновиарха объясняется сходством Феодосия Печерского и этих святых: все они представлены в житиях как основатели монашества: Антоний — в Египте, Савва, Евфимий и Феодосий Киновиарх — в Палестине, Феодосий Печерский — на Руси.
Литературный фон и духовный контекст произведения Нестора образует также и Житие Феодора Студита: Феодор — настоятель Студийского монастыря и составитель его устава, а именно Студийский устав был введен Феодосием в Печерском монастыре. Кроме того, имена Феодосия и Феодора по смыслу почти тождественны: «Феодор» — по-гречески «Божий дар».
Общих мотивов в двух житийных памятниках не столь много, и они по существу являются топосами. Оба святых исключительно успешно постигают книжное учение; оба «начальники и учители» в своих монастырях. Но Житие Феодосия и Житие Феодора Студита роднит также особое самоуничижение святых, вызванное стремлением уподобиться Христу. Феодор, как и Феодосий, помнит о Боге, принявшем облик раба, а потому и сам «въ рабий смиреный облечеся образъ»[314]. В еще большей мере связывают Житие Феодосия Печерского и Житие Феодора Студита видения, свидетельствующие о смерти святых. В переводном Житии Феодора Студита рассказывается о монахе Иларионе, которому было явлено видение души Феодора, встречаемой ангельскими чинами. В житии печерского игумена рассказывается о том, как князь Святослав увидел огненный столп над монастырем и понял, что это видение означает смерть Феодосия. Через соотнесенность с Житием Феодора Студита Феодосий предстает как русский Феодор Студит.
Исследователи неоднократно указывали на сходство эпизодов Жития Феодосия Печерского, рассказывающего о приходе матери к Феодосию, и Жития Симеона Столпника: и Феодосий, и Симеон отказываются встретиться со своими матерями[315]. Однако при внешнем сходстве смысл этих эпизодов в двух памятниках неодинаков. Мать Симеона, упав со стены ограды, умирает, и лишь улыбка мертвой во время молитвы Симеона о ее душе говорит о будущей встрече матери и сына в иной жизни[316]. Феодосий же, понуждаемый Антонием, выходит к матери и беседует с нею. Он убедил мать стать монахиней, обещая в этом случае видеться с нею. Симеон полностью изолирует себя от мира, он даже покидает монастырь, избрав столпнический подвиг. Феодосий же озабочен обращением матери к Богу и не лишает ее — при пострижении в монахини — встреч с сыном. Он не отгорожен от «мира», он привносит в «мир» христианские начала.
Сопоставление Жития Феодосия с переводными византийскими агиобиографиями показывает, что путь Феодосия к Богу несколько отличается от моделей, воплощенных в греческих образцах Нестора; Несторов труд сам становится образцом для позднейшей древнерусской агиографии. В то же время житие печерского игумена содержит почти полный набор элементов, характерных для житийного жанра как такового и сравнительно редко в полном объеме встречающихся в одном тексте. Феодосий — аскет; Феодосий — устроитель монашества; Феодосий — мудрец, одаренный книжным знанием; Феодосий — обличитель неправды «мира» (осуждение князя Святослава, изгнавшего старшего брата); Феодосий — защитник и проповедник христианства в спорах с иноверцами (прения с иудеями); Феодосий — заступник за обиженных; Феодосий — прозорливец: Феодосий — победитель бесов. Такие мотивы соотносят произведение с чрезвычайно широким кругом житий. Так, обличение властителя роднит Житие Феодосия с Житием Иоанна Златоуста (жившего в IV — начале V века) — обличителя неправедной царицы Евдоксии. Эта особенность произведения Нестора не случайна. Житие Феодосия — по-видимому, первая агиобиография первого русского преподобного. Феодосий для Нестора — не только основатель русского монашества, но и святой, равнодостойный всем великим греческим святым. И Нестор стремится изобразить святость Феодосия максимально полно, как выражение самых различных типов святости. Житие Феодосия выступает как бы в роли «словаря мотивов» для всей последующей русской агиографии.
Сцены, сюжеты, найденные Нестором у греческих книжников, используются не как клише, не как готовые шаблоны, а как прориси, расцвечиваемые книжником своими собственными, не заемными красками. Так, давно уже было установлено[317], что эпизод с возницей, не узнавшим в плохо одетом монахе прославленного игумена, восходит к сборнику кратких сказаний — новелл о христианских подвижниках, называемому Синайский патерик, или «Луг духовный». Однако, по точному замечанию И. П. Еремина, «в патерике аналогичный эпизод излагается вне времени и пространства, как абстрактный пример смирения»[318].
Вот повествование о Феодоте: «Он был очень кроток и смиренномудр. Например, однажды он был в дороге вместе с одним клириком{73}. Архиепископ совершал путь в носилках, а клирик ехал на бессловесном{74}. И сказал патриарх причетнику{75}: „Поделим длину пути и будем меняться местами“. Клирик же не хотел этого сотворить. „Это будет бесчестие для патриарха, — сказал клирик, — если я сяду в носилках, а святитель поедет на бессловесном“. Но божественный Феодот не согласился, настоял на своем и, убедив клирика, что в этом не будет для него бесчестия, заставил поступить по своему желанию»[319].
Иначе у Нестора, который рисует фон происходящего и наделяет рассказ живыми и выразительными подробностями: «Как-то однажды отправился великий отец наш Феодосий по какому-то делу к христолюбивому князю Изяславу, находившемуся далеко от города. Пришел и задержался по делам до позднего вечера. И приказал христолюбец, чтобы смог Феодосий поспать ночь, довезти его до монастыря на телеге. И уже в пути возница, видя, как он одет, решил, что это простой монах, и сказал ему: „Черноризец! Вот ты всякий день без дела, а я устал. Не могу на коне сидеть. Но сделаем так: я лягу в телегу, а ты можешь и на лошади ехать“. Блаженный же Феодосий смиренно поднялся и сел на коня, а тот лег в телегу, и продолжал Феодосий свой путь, радуясь и славя Бога. Когда же одолевала его дремота, то сходил с коня и шел рядом с ним, пока не уставал, а затем вновь садился верхом. Стало рассветать, и начали им встречаться в пути вельможи, едущие к князю, и, издали узнав блаженного, сойдя с коня, кланялись они блаженному отцу нашему Феодосию. Тогда он сказал отроку: „Вот уже рассвело, чадо! Садись на своего коня“. Тот же, видя, как все кланяются Феодосию, пришел в ужас, и в страхе вскочил, и сел на коня. Так и продолжали они путь, а преподобный Феодосий сидел в телеге. И все бояре, встречая их, кланялись ему. Так доехал он до монастыря, и вот вышла навстречу вся братия, кланяясь ему до земли. Отрок же тот испугался еще больше, думая про себя: кто же это, что все так кланяются ему? А Феодосий, взяв его за руку, ввел в трапезную и велел досыта накормить и напоить и, дав ему денег, отпустил. Всё это рассказал братии сам возница, а блаженный никому не обмолвился о случившемся, но всё так же постоянно учил братию не зазнаваться, а быть смиренными монахами, и самих себя считать недостойнейшими из всех, и не быть тщеславными, но быть покорными во всем».