Исакий, предавшийся жесточайшей аскезе, умерщвлению плоти, жаждал прославиться, стяжать святость. На грехе гордыни его и поймал дьявол: «И однажды по обычаю, с наступлением вечера, Исакий начал класть поклоны и петь псалмы до полуночи; когда же он трудился, сидел на своем сиденье. Однажды, когда он так сидел по обыкновению и погасил свечу, внезапно свет воссиял, точно от солнца в пещере, ослепляя глаз человеческий. И подошли к нему двое юношей прекрасных с сияющими, как солнце, лицами, и сказали ему: „Исакий, мы — ангелы, а там идет к тебе Христос, став на колени, поклонись ему“. Он же, не поняв, что это бесовское дело, и забыв перекреститься, встал и поклонился, точно Христу, бесовскому делу. Бесы же завопили: „Наш ты, Исакий, уже!“ И, введя его в келью, посадили его и стали сами рассаживаться вокруг него и заполнили келью и весь проход пещерный». Тут-то и началось страшное — бесовская «дискотека»: «И сказал один из бесов, которого называли Христом: „Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий спляшет“. И грянули бесы в сопели и в гусли, и в бубны, и стали Исакием играть. И, утомив его, оставили его едва живого и ушли, надругавшись над ним».

Поклонившийся дьяволу Исакий лишился дара речи и способности двигаться, лежал как труп: «На другой день, когда рассвело и подошло время принятия пищи, подошел Антоний, как обычно, к оконцу и сказал: „Господи, благослови, отец Исакий“. И не было ответа; и сказал Антоний: „Вот, он уже умер“. И послал Антоний в монастырь за Феодосием и братией. И, откопав засыпанный вход, вошли они и взяли Исакия, считая его мертвым, вынесли и положили его перед пещерою. И увидели, что он жив. И сказал игумен Феодосий, что „это случилось от бесовского действа“. И положили его на постель, и стал ходить за ним Антоний. ‹…› Феодосий же, узнав, что Антоний ушел в Чернигов, отправился с братией и взял Исакия, и принес его к себе в келью, и ухаживал за ним, ибо он ослабел так, что не мог сам ни перевернуться на другую сторону, ни встать, ни сесть, а лежал на одном боку, ходил под себя, так что от этого под бедрами у него завелись черви. Феодосий же своими руками умывал и переодевал его, и в течение двух лет делал это. То было удивительное чудо, что в течение двух лет тот ни хлеба не съел, ни воды, ни овощей, никакой иной пищи, ни слова не произнес, но нем и глух лежал два года. Феодосий же молил Бога за него, и молитву творил над ним день и ночь, пока тот на третий год не заговорил и не начал слышать и на ноги вставать, как младенец, и начал ходить. И пренебрегал он в церковь ходить, силою приваживали его к церкви, и так мало-помалу приучили его ходить туда. И затем научился он в трапезную ходить, и сажали его отдельно от братии, и клали перед ним хлеб, и он брал его только тогда, когда клали его в руку ему. Феодосий же сказал: „Положите хлеб перед ним, но не вкладывайте его в руки ему, пусть сам ест“; и тот неделю не ел и так, понемногу оглядевшись, откусывал хлеб; так он научился есть и так избавил его Феодосий от козней дьявольских. Исакий же опять принялся за воздержание жестокое»[143].

Свидетелем этих поразительных событий Нестор быть не мог — они случились до его прихода в монастырь, о произошедшем с Исакием при Антонии и Феодосии ему поведала молва. Но вот дальнейшее совершалось уже перед его глазами. Исакий начал юродствовать.

Юродство было особенным явлением русской святости. Юродивые как чин святых были известны в Византии, житие одного из них, Андрея Цареградского, было переведено на Руси в XII веке. Однако причисленных к лику святых византийских юродивых немного, а русских — намного больше, и на Руси они были особенно почитаемы. А вот католический Запад этого типа святости не знал вообще. Некоторые русские юродивые были выходцами из западных стран, перебравшимися на Русь, видимо, потому, что на родине такой странный подвиг служения Богу был невозможен или не был бы никем понят.

В современном русском языке слово «юродивый» означает «дурачок, безумец». Современное значение в церковнославянском слове «юродивый», или «уродивый», как бы сквозило, мерцало. Слово это однокоренное с «урод», значившим изначально «отверженный, не принадлежащий к роду» (у — это древняя приставка со значением отрицания). Слово «юродивый» — это церковнославянский, книжный вариант, а «уродивый» — древнерусский (ю — это тоже древняя приставка). Юродивый как бы вне рода, вне людей, вне жизни, он не вполне родился в этой, земной жизни. Но юродивый — это не любой безумец, а тот, кто отмечен, избран Богом, причем юродство — это обычно не врожденное психическое заболевание, а сознательно избранный тип поведения, своеобразная маска. Юродивый «ругается миру», отвергая все земные ценности как дьявольские соблазны, а моральные нормы и принципы поведения — как относительные, укорененные в суетной земной действительности. Юродство восходит к мысли из Послания к римлянам и из Первого послания к коринфянам апостола Павла. В Послании к римлянам сказано: «…то, что является мудростью в глазах мира, есть безумие в глазах Божиих: называя себя мудрыми, обезумели» (глава 1, стих 22). В Первом послании к коринфянам эта мысль развернута и повторена неоднократно: «…то, что является безумием в глазах мира, есть мудрость в глазах Божиих: Бог избрал немудрое мира» (глава 1, стих 27); «Мы безумны Христа ради» (глава 4, стих 10) и «Если кто ‹…› думает быть мудрым ‹…› тот будь безумным, чтобы быть мудрым» (глава 3, стих 18). Юродство — это крайнее, экстремальное (и, если угодно, «экстремистское») выражение идеи о несовместимости мира земного и Царства Божия. В церковнославянской Библии в этих фрагментах вместо «безумны» стоит «юроди». В церковном песнопении (тропаре) Андрею Цареградскому его юродство прямо представлено как воплощение апостольского речения: «Глас апостола Твоего Павла услышав, глаголющ: мы юроди Христа ради, раб Твой, Андрей, юрод бысть на земли Тебе ради, Христе Боже». Автор жития называет Андрея «насмешником над сатаной». Житие Андрея было любимым чтением на Руси, а сам юродивый, в церковнославянском переводе названный славянином, послужил образцом для русских подражателей.

Юродство было как постоянным, так и временным: Исакий юродствовал временно в XI веке, преподобный Кирилл Белозерский — в XIV[144].

Но продолжу рассказ: «Когда же скончался Феодосий и на его месте был уже Стефан, Исакий как-то сказал: „Ты уже было обманул меня, дьявол, когда я сидел на одном месте; а теперь я уже не затворюсь в пещере, но одержу над тобой победу, оставаясь в монастыре“. И надел на себя власяницу, и на власяницу свиту из грубой ткани и начал юродствовать, и стал помогать поварам, варя на братию. И, приходя на заутреню раньше всех, стоял твердо, не шевелясь. Когда же приспевала зима и морозы лютые, стоял в башмаках с протоптанными подошвами, так что примерзали ноги к каменному полу, и не двигал ногами, пока не отпоют заутреню. И после заутрени шел в поварню и приготовлял огонь, воду, дрова, до прихода прочих поваров из братии. Один же повар, тоже Исакий по имени, сказал раз со смехом Исакию: „Вон там сидит ворон черный, ступай возьми его“. Исакий же поклонился ему до земли, пошел, взял ворона и принес ему на глазах у всех поваров, и те пришли в ужас и поведали о том игумену и братии, и стала братия почитать его. Он же, не желая славы человеческой, начал юродствовать, начал вредить то игумену, то братии, то мирянам, чтобы принимать побои от других. И начал по миру ходить, продолжая юродствовать. Поселился он в пещере, в которой раньше жил, — Антоний уже умер к тому времени, — и собрал к себе молодых и одевал их в одежды монашеские и принимал побои то от игумена Никона, то от родителей этих детей. Он же всё это терпел, принимал побои и выносил наготу и холод днем и ночью. Однажды же ночью разжег он печку в избушке у пещеры, и запылала печь, ибо была она ветха, и заполыхал огонь через щели. Так как нечем было заложить их, он стал на огонь ногами босыми и простоял на огне, пока не прогорела печь, и тогда только слез. И многое другое рассказали о нем, а иному был я сам очевидец»[145].

Понимал ли Нестор, который, возможно, написал эти строки[146] и который видел юродские поступки Исакия, их глубокий смысл, неизвестно. Поведение юродивого — это послание, исполненное глубокого значения. Неумные находили в нем одно лишь безумие и смехотворство, разумные прозревали в нем урок, напоминание. Когда Исакий играл в монастырь с детьми, он не только провоцировал негодование и родителей, и игумена. Он напоминал и о бренности мирской жизни, и вместе с тем об относительности монашеского идеала перед лицом абсолютной истины христианства. В Царстве Небесном не будет ни мирян, ни монахов. Безгрешные дети чище взрослых иноков. Христос говорил: «…пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Евангелие от Матфея, глава 19, стих 14).

Наконец подвижник одержал победу над нечистой силой: «И так он победил бесов, как мух, ставя ни во что их запугивания и наваждения, говоря им: „Хоть вы меня и прельстили в пещере поначалу, потому что я не знал козней ваших и лукавства, но теперь со мною Господь Иисус Христос и Бог мой и молитва отца моего Феодосия, надеюсь на Христа и одержу победу над вами“. Много раз бесы пакостили ему, говоря: „Ты наш, и поклонился нашему старейшине и нам“. Он же говорил: „Ваш старейшина антихрист, а вы — бесы“. И осенял лицо свое крестным знамением, и они оттого исчезали. Иногда же опять в ночное время приходили к нему, пугая его воображение видением, будто идет много народа с мотыками и кирками, со словами: „Раскопаем пещеру эту и засыплем этого человека здесь“. Другие же говорили: „Беги, Исакий, они хотят тебя засыпать“. Он же говорил им: „Если бы вы были люди, то днем пришли бы вы, а вы — тьма и во тьме ходите, и тьма вас поглотит“. И осенял их крестом, и они исчезали. Иной раз они стращали его, принимая образ то медведя, то лютого зверя, то вола, то змеи вползали к нему, или жабы, или мыши и прочие гады. И не могли с ним ничего поделать, и сказали ему: „Исакий, ты победил нас“. Он же сказал: „В первый раз вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, которого вы недостойны, а теперь, по достоинству, вы являетесь в образе зверином и скотском и в виде змей и гада, какие вы и есть, скверные и злые на вид“. И вот сгинули бесы от него, и с тех пор не было ему пакости от бесов, как он и сам рассказал об этом, что „вот была у меня с ними три года война эта“. Потом он начал жить в твердой вере и соблюдать воздержание, пост и бдение. И в таком житии и кончил дни свои. И разболелся он в пещере, и перенесли его больного в монастырь, и через неделю он в благочестии скончался. Игумен же Иоанн и братия убрали тело его и похоронили его»[147].

Между прочим, и в этом сказании игумен Никон выглядит не очень хорошо: не поняв, что поведение Исакия — это подвиг и что инок стремится отречься от славы святости, попирая грех гордыни и провоцируя отторжение и агрессию со стороны окружающих, настоятель подвергал его побоям.

Автор, возможно сам Нестор, завершает свое повествование исполненными почтения словами, прославляющими печерских монахов: «Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря. Они и по смерти сияют, как светила, и молят Бога за здешнюю братию и за мирских братьев и за жертвующих на монастырь, в котором и доныне живут добродетельной жизнью все вместе, сообща, в пенье и в молитвах и в послушанье, на славу Богу всемогущему, хранимые молитвами Феодосия, которому и слава вечная, аминь»[148].

Сюжет включенного в патерик Поликарпова сказания о Никите Затворнике отчасти напоминает историю Исакия: Никита, ставший позднее епископом Великого Новгорода, тоже ушел в затвор: «Желая людской славы, задумав великое, но не богоугодное дело, он просил у игумена позволения войти в затвор. Игумен же не разрешал ему, говоря: „О чадо, нет тебе пользы в праздном сидении, потому что ты еще молод; лучше тебе остаться среди братии, и, работая на нее, ты не лишишься вознаграждения от Бога. Ты сам видел, как был прельщен брат наш, святой Исакий Печерник. Разве не великая благодать Божия спасла его, который и ныне творит многие чудеса?!“ Никита же говорит: „Никогда не прельщусь я так, как он. И прошу я у Господа Бога, чтобы и мне дал дар чудотворения“. Отвечал Никон: „Выше силы прошение; берегись, брат, и не возносись, а то изведаешь ты падение. Повелевает тебе наше смирение служить братии, ради этого ты будешь увенчан за послушание“. Но юноша никак не хотел внять словам старца и, что захотел, то и сделал: заложил за собой двери и пребывал в келье, не выходя из нее».

Бес ввел Никиту в тяжкий грех, явившись в образе ангела и соблазнив поклониться. Потом он даровал монаху способность предсказывать будущее. «И пошла о нем слава великая, и все дивились, что сбываются предсказания его». Когда же затворник известил князя Изяслава о случившейся смерти его племянника Глеба Святославича, правившего в Новгороде, опередив на шесть дней весть, принесенную новгородским гонцом, то «с тех пор прослыл затворник пророком, и очень верили в его предсказания князья и бояре».

Прозорливость Никиты Затворника Поликарп объяснил так: «Бес же, не ведая того, что будет впоследствии, а зная только то, что сам содеял, или то, чему научил злых людей: убить или украсть, — об этом возвещает. Когда приходили к затворнику, чтобы услышать слова утешения, то бес, мнимый ангел, рассказывал ему о случившемся, и о чем Никита пророчествовал, то и сбывалось».

Никита, пребывая в затворе, в совершенстве изучил книги Ветхого Завета, а новозаветных книг, «этих святых книг, переданных нам в благодати Господом на наше утверждение и исправление, он никогда не хотел ни видеть, ни слышать, ни читать, ни говорить о них с другим. И поэтому стало ясно всем, что прельщен Никита дьяволом. И этого не могли стерпеть преподобные те отцы: Никон-игумен, Иван, что после него игуменствовал, Пимен Постник, Исайя, который был епископом в Ростове, Матфей Прозорливец, святой Исакий Печерник, Агапит Целитель, Григорий Чудотворец, Никола, бывший потом епископом в Тмуторокани, Нестор, написавший Летопись, Григорий, творец канонов, Феоктист, который был епископом в Чернигове, Онисифор Прозорливец. Все эти богоносцы пришли к прельщенному и, помолившись Богу, отогнали от него беса, и впредь не видел его Никита. И, выведя его из пещеры, они спрашивали затворника о Ветхом Завете, чтобы услышать от него что-либо. Но Никита клялся, что никогда не читал книг; тот, кто прежде знал наизусть иудейские книги, ныне в них ни единого слова не понимал, попросту сказать, и азбуки не знал; и те все блаженные отцы едва научили его грамоте».

Так была спасена душа монаха, возгордившегося и поддавшегося бесовскому искушению: «И с тех пор Никита предался воздержанию, жил в чистоте, смирении и послушании, так что всех превзошел в добродетели; позднее за многие добрые дела поставили его епископом Новгорода»[149].

Рассказ о Никите Затворнике свидетельствует как о настороженно-опасливом отношении в Печерской обители к такой крайней форме аскезы, как затвор, так и о духовном авторитете Нестора: он один из немногих монахов, кого игумен Никон взял с собой, чтобы вывести Никиту из пещеры и освободить от бесовской власти. Такой духовный авторитет наш герой приобрел, видимо, благодаря таланту книжника — автора религиозных сочинений, а не аскетическим подвигам (о них ничего не известно).

Пушкин заметил о сказаниях Киево-Печерского патерика: «прелесть простоты и вымысла»[150]. Для рационалистически воспринимающего мир человека Нового времени сказания о печерских иноках — яркие фантазии, плод экзальтированного, разгоряченного, неспокойного воображения, а отраженные в них факты поддаются не сверхъестественному, а реальному объяснению: с Исакием, например, очевидно, случился инсульт. Совсем не так воспринимали их в Древней Руси: видели в них не вымысел, а достоверное отражение действительных событий. И если бы и согласились с тем, что Исакий тяжко заболел, то добавили бы: источник болезни — нечистая сила. Печеряне жили с постоянным ощущением близости сверхъестественных сил — божественной и дьявольской. Борьба между ними разворачивалась и в душе каждого человека, и в обители, и в Русской земле, и во всем Божьем мире. С этим ощущением жил и монах Нестор. Но необычайное духовное напряжение, экзальтация, визионерство — свойство видеть сверхреальное (или то, что считалось таковым) для него как будто бы не были характерны. Он должен был испытывать трепет, поражаться, соприкасаясь с такими аскетами, как Исакий или Никита, с такими визионерами, как Матвей. Но сам был другим.

Жизнь Нестора в монастыре, видимо, текла неторопливо и спокойно. Сказания о печерских иноках, вошедшие в патерик, в большинстве своем отличаются остросюжетностью, неожиданными поворотами событий — пуантами, часто повествуют о столкновениях с разнообразными антагонистами — от бесов до иноверцев или алчных и неблагочестивых князей. Это своеобразные новеллы, пугающие, изумляющие, увлекательные. Монахи в этих сказаниях наделены прозорливостью и даром чудотворения. Жития Нестора среди этих произведений нет: с ним в Печерской обители не происходило ничего удивительного, молва не сообщала о его чудесах и пророчествах. Он любил мерность, и жизнь его была мерной. Его идеалом, несомненно, был кроткий, смиренный Феодосий: написанное Нестором Житие преподобного свидетельствует об этом. Слово «смиренный» в древности писалось не так, как сейчас: «смеренный» (точнее, «смѣренный», с буквой ять). Оно происходило не от «мира», а от «меры». Эту меру и полюбил наш герой.

Печерский монастырь не был отгорожен от мира. Расположенный в городе — столице Руси, прославленный своими подвижниками, он посещался и князьями, приходившими для благочестивых бесед, духовных поучений к настоятелям и почитаемым старцам, и боярами. С одним из знатных киевлян, воеводой Янем Вышатичем, участником многих событий, бывалым человеком и умелым рассказчиком, видимо, не раз беседовал Нестор — следы этих бесед отражены на страницах «Повести временных лет».