О.: Он, кажется, его всегда называл «чумазым». Но он мало знал крестьянина, никогда не жил в деревне. Мой отец близок был деревне, но М. Е., повторяю, никогда в деревне не жил. Последний раз М. Е. приехал в деревню, когда скончалась моя[339] мать, но не в Ермолине, а в Цедилово (около Калягина). Ольга Михайловна очень долго хворала. К нам она приехала погостить и захворала, – у ней появился паралич, и больше она не встала. Последнее, что она имела, она оставила моему отцу. М. Е., вероятно, также рассчитывал на какое-нибудь наследство. Он приехал к нам на 40-й день[340]. Его появление произвело на нас, детей, сильное впечатление, и мы его ждали с большим восторгом. Он, очевидно, был неприятно поражен известием, что на его долю ничего не оставлено, и с моим отцом на этой почве у них произошло недоразумение. Пробыл у нас всего несколько дней и уехал, видимо, очень недовольный, после чего в деревню никогда не приезжал.

Помню такой факт: на 40-й день мы ездили в церковь, Μ. Е. был с нами. На нас, детей, он произвел неприятное впечатление: он имел в церкви очень странный вид, он надел свой монокль и производил впечатление человека, который был в церкви первый раз, первый раз видел образа и кресты и их как бы разглядывал, иронически. С нами в церкви была наша гувернантка, француженка. Когда в конце службы мы подошли к кресту, а она не подошла, то Μ. Е. обратился к ней со словами: «Vous êtes des nôtres?», на что она ответила: «Pardon, monsieur, je suis luterienne»[341]. Отсюда можно сделать вывод, что он был атеистом.

В детстве мы его страшно боялись, он всегда над нами смеялся. Гувернантка хватала нас за руки, уводила наверх, говоря, что нельзя беспокоить дядю-писателя. Он хотел даже в игрушке найти какой-то смысл, какую-то идею.

М. Е. был в высшей степени светским человеком и, когда этого хотел, мог очаровать любую светскую даму, но иногда был груб до невозможности, и многие жаловались на его грубость и недоступность. Если кто-либо к нему являлся не вовремя, то он умел молчать целыми часами и от него буквально нельзя было добиться ни слова, чем он выражал как бы протест.

В.: Что его особенно возмущало в личном быту?

О.: Он терпеть не мог, когда ему противоречили. Моя мать как-то умела с ним ладить, всегда с ним соглашалась, называла его «Мишель». Моя мать была также очень светской женщиной и очень образованный человек. Она знала очень хорошо языки, литературу, играла хорошо на рояле, пела и рисовала. Μ. Е. сам не играл[342], но любил музыку, понимал ее и постоянно бывал в Итальянской опере, – тогда мало было русской музыки.

Мой отец был похож во всех отношениях на Μ. Е., но наружностью они отличались. Илья Евграфович был очень высокого роста, мощного сложения, но направлением, всеми складками ума это был тот же Μ. Е., такие же меткие словечки, то же умение выразиться одним словом так, чего другой не скажет и в десяти словах.

В.: Многие черты характера Салтыкова объясняются именно его наследственностью, – как по Вашим семейным преданиям это можно проследить на поколениях?

О.: У меня есть племянник, типичный Салтыков в этом отношении, так что я думаю, что эти черты характера передаются из поколения в поколение.

В.: Чем занимался М. Е., когда приезжал в Ермолино?

О.: Как я уже сказала, он ужасно скучал в деревне, видимо, ему не хватало его привычной кабинетной обстановки. Жена же его скучала, потому что была очень расположена к светским разным развлечениям, чего в деревне не было. Большей частью он играл в карты с отцом, гуляли, разговаривали, иногда очень увлекались разговорами, разговаривали по целым часам, кричали, спорили, иногда молчали. Что-нибудь безусловно читал, т.‹ак› к.‹ак› библиотека была очень приличная.

В молодости Μ. Е. был франтом, одевался прекрасно, любил хорошее вино, особенно шампанское, в одно время даже очень пил, что, вероятно, вызвало все его последующие заболевания. Боткин даже удивлялся, как он мог так долго жить, так как у него был сборник всех болезней, и приписывал это особой духовной мощи его натуры.

Салтыковы – выходцы из Ярославской губ.‹ернии›, родовое же имение у них было в Тверской губ.‹ернии›.

«Сестрица Адель», описанная М. Е., – это моя мать – Аделаида Павловна Витовтова[343].

«Аненька» и «Любонька» из «Господ Головлевых» – это мои двоюродные сестры, Зиловы, его родные племянницы, дочери его сестры Любови Евграфовны.

Биографическая справка об О. И. Зубовой была составлена ее внучками в 1977 г. Сокращенный вариант этой заметки опубликован В. П. Саватеевым в предисловии к воспоминаниям О. И. Зубовой, впервые помещенным в талдомской районной газете «Заря»[344]. Другая краткая редакция представлена в «Московском журнале», где М. М. Хомутова фрагментарно опубликовала существенно переработанный текст воспоминаний своей бабушки[345]. Разные варианты биографической справки различаются не столько тоном, любовно-элегическим во всех случаях, сколько объемом конкретной информации и расстановкой акцентов, связанной со временем их публикации. Публикуемый вариант является наиболее полным.

Автор этой рукописи Ольга Ильинична Зубова, урожденная Салтыкова – дочь младшего брата Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина Ильи Евграфовича и Аделаиды Павловны.

Ольга Ильинична родилась 24 февраля 1861 г. в Москве.

Получила блестящее домашнее образование и воспитание. Великолепно знала несколько иностранных языков, литературу русскую и иностранную, историю, философию. Прекрасно играла на рояле и обладала великолепным сценическим контральто.

В 1886 г. Ольга Ильинична вышла замуж за Николая Павловича Зубова.