О.: Моя мать, которая была очень умной и образованной женщиной и которая была очень дружна с Μ. Е., всегда говорила, что у него все это произошло от неудовлетворенного честолюбия и самолюбия[311].

В.: Каково было положение М. Е. в семье?

О.: Он когда-то был любимцем матери; мать гордилась им как выдающимся человеком, – Μ. Е. проявлял большие способности, учился очень хорошо (в лицее). Когда же он начал заниматься литературной деятельностью, то мать в нем разочаровалась, это ей очень не нравилось, и ей казалось, что в своих произведениях он задевает их семью, хотя сам Μ. Е. всегда просил не смешивать его и его семью с выводимыми лицами[312].

В каком-то журнале одно время стала выходить автобиография[313], автором которой был Крайненфельд[314]. Те ложные сведения, которые он стал сообщать, – меня до глубины души возмутили, напр.‹имер›, он начал писать о том, что мой дед был пьяницей, чего никогда не было, он был пуританин по натуре и очень образованный человек, в Ермолине у него была библиотека, в которой были всевозможные книги. Между прочим, мой дед знал голландский язык. Далее Крайненфельд писал, что мой дед бегал за сенными девками, чего также никогда не было. Такого рода вещи я читала, – они меня возмутили до глубины души, и я написала ему по этому поводу[315], на что он мне ответил, что в этом заключается Ваш собственный грех, – Вы нам никаких сведений не даете, и все сведения приходится получать с ветра.

В.: Нет ли каких-нибудь сведений о составе библиотеки отца М. Е. и не могли ли оказать влияния на Μ. Е. «французские безбожники»?[316]

О.: Ермолино все разрушено, и библиотека, вероятно, оттуда увезена в Талядино[317].

Укажу на одну подробность из жизни деда – он принадлежал к мальтинскому[318] ордену, и у нас даже сохранился мундир этого мальтинского ордена. Это был человек в высшей степени одухотворенный, человек, интересовавшийся литературой, а совсем не такой, каким его описывал К.‹ранихфельд›[319].

В.: Вы бросили такую мысль, что отношение матери к Μ. Е. было очень хорошим до тех пор, пока он не встал на путь широкой литературной деятельности, – не было ли ей просто неприятно, что сделался писателем не дворянской литературы, а радикальной?

О.: Как я уже сказала, она на него была обижена за то, что он в своих произведениях чуть ли не ее выводил, и на это она возмущалась. Может быть, у Μ. Е. действительно появился по отношению к матери несколько неподобающий тон и он хотел показать свое превосходство, но мать его всегда называла иронически «наш умник». Ей не нравилось, что он как бы выделился из их среды, что он стоит выше всех их, и это ее несколько задевало.

Мой отец также возмущался и говорил, что со стороны Μ. Е. все-таки бессовестно своими произведениями набрасывать тень на всю семью[320].

В.: Каковы были имущественные отношения?

О.: М. Е. считал себя обиженным в смысле раздела имущества[321].

В.: У Салтыкова есть такая фраза: «Мать-кредиторша терзает меня» – действительно ли тут был такой нажим со стороны матери?[322]

О.: В это я не посвящена, не знаю таких подробностей, но думаю, что денежный вопрос играл большую роль, и на этой почве он главным образом разошелся с матерью. Нужно сказать, что потом с матерью он почти не виделся, никогда к ней не ездил, не навещал ее. Летом приезжал к моему отцу в Ермолино (это относится к 70 гг.). В Ермолино он приезжал со своей женой. Деревню ненавидел, очень скучал и стремился за границу. В то же время и заграницу ругал, но каждый год туда ездил лечиться и развлекаться с женой. Его жена была французского происхождения – ее мать была француженка[323].

М. Е. была натура (sic!) в высшей степени противоречивая – это красной нитью проходит не только во всех его речах, но и во всех его произведениях. Моя мать также это всегда находила.

Михаил Салтыков и Николай Щедрин были два совершенно противоположных человека, очень плохо между собой ладили, что было причиной всегдашних его терзаний, дурного расположения духа и т. д.

Когда я была уже взрослой девушкой, мы часто навещали М. Е. – тогда он производил впечатление человека совсем отжившего, больного. Он все время рассказывал о своих болезнях, и это главным образом тогда его только и интересовало. Он уверял, что никто им не интересуется, что он погибает, и никаких других разговоров от него нельзя было тогда услышать. И я не думаю, чтобы он был всецело предан своему направлению.

В.: С кем из своих родных Щедрин был наиболее близок?

О.: Наиболее близок он был с моим отцом, единственно кого он признавал. Терпеть не мог старшего брата, которого отчасти он выявил в типе «Иудушки»[324]. Также ничего общего он не имел с Николаем Евграфовичем и с Сергеем Евграфовичем[325]. С моим же отцом он был в хороших отношениях. Когда они жили в Петербурге, то всегда вместе играли в карты, ходили в Итальянскую оперу[326].

В.: Чем занимался Ваш отец – Илья Евграфович?