Вышла из печати книга моих стихов, изданная ленинградским отделением «Совписа». На шмуцтитуле моя фотография – я выгляжу молодо и эффектно.
Две книжки сразу! Чего же мне еще желать? И на что же мне теперь жаловаться? Экий я счастливчик! Даже противно.
Обретенный мною кабинет делает меня сибаритом. Ложусь спать не ранее трех часов ночи. Просыпаюсь не раньше десяти и еще долго нежусь в постели, размышляя о том о сем или предаваясь воспоминаниям о давно ушедшей и полузабытой молодости.
Привез домой купленные в Лавке писателей 100 экземпляров «Обычного часа», сложил их в шкаф и успокоился. Действительно – чего мне еще желать?
Еще один панфиловский фильм – «Тема». Чурикова, как всегда, хороша. А главный герой – драматург чем-то смахивает на меня. Не судьбой, но характером, натурой своей. Столь же нервозен и столь же склонен к рефлексии.
Действие фильма происходит в Суздале. Приятно было поглядеть на знакомые церкви.
Сегодня ночью в нашем дворе или где-то рядом с ним долго лаяли собаки. Как в деревне.
Антонелло да Мессина, «Святой Иероним в своей келье». Слева от Иеронима в глубине обширного, похожего на интерьер церкви помещения – окно. В окне идиллический пейзаж с деревьями, озером и холмами на горизонте. Справа – сводчатая галерея. По галерее прямо к зрителю движется лев. Он весь в тени и поэтому почти черный. Он похож на остриженного черного пуделя. На самом переднем плане – павлин, еще какая-то неизвестная мне птица и хорошо начищенный медный таз. Иероним, облаченный в красную сутану читает толстый фолиант. У его ног стоят две вазы с цветами и сидит небольшая серая кошка. В картине очень тихо. Мягкая поступь царя зверей совсем не слышна.
Александр Блок внешне был чем-то похож на Александра Пушкина.
Все подписываю, подписываю, подписываю и все дарю, дарю, дарю свои сборники. Устал сочинять дарственные надписи.
Человек с большим носом, толстыми черными бровями, толстыми черными усами, толстыми красными губами, выпуклыми черными глазами и резким, жирным, рокочущим голосом. Перед ним на столе бефстроганов с картофельным пюре, стакан сметаны и ложка для супа. Он выливает полстакана в бефстроганов и пюре, размешивает все ложкой и ест эту неаппетитную жижу, то и дело облизывая свои толстые красные губы толстым красным языком.
Курносый плешивец, похожий на сатира. Однако в очках. Сатир в очках – это нетривиально.
Как всегда в декабре, заказываю в Лавке писателей литературу на следующий год. Перебирая карточки с названиями книг, выходящих в 1987 году, наткнулся на «Жизнь Арсеньева». В аннотации Бунин был назван «великим русским писателем». Через 34 года после смерти к нему пришло наконец подлинное признание. А помнится, называли его когда-то «видным», потом «известным», потом «выдающимся». Примите же, дорогой Иван Алексеевич, мое поздравление с полнейшей, блистательной победой!
Исторические повести Виктора Сосноры. Красивая, энергичная, вполне современная проза.
15 лет тому назад подарили мне «Александрийские песни» Михаила Кузмина. Они меня удивили и немножко огорчили: оказывается, и до меня писали верлибром в России, и недурно писали. Но вскоре я лишился «Александрийских песен».
И вот вчера мне снова их подарили, и я снова их прочитал, и они понравились мне еще больше. И есть в этой истории с потерянными и вновь обретенными «Александрийскими песнями» какая-то таинственность.
Изощренный и вдохновенный искусствоведческий анализ гойевских «мах» (здесь их называют «цыганками»). И жалко способного аналитика: как любит он живопись, как тонко и глубоко ее чувствует, а вот живописцем все же не стал – обречен комментировать то, что создают другие. Для того чтобы стать хорошим искусствоведом, надо быть от природы лишенным самолюбия или надо найти в себе силы, чтобы лишиться его.
Невозможно представить себе Чехова без пенсне. И вот портрет его (наброски Серова и Левитана) с «голыми» глазами. И это не Чехов, совершенно не Чехов – какой-то мелкий, посредственный, случайный человек. Не для того ли он и носил пенсне, чтобы быть похожим на Чехова?
Я стал отвратительно самодовольным. Бывало, если месяц-другой не идут стихи, меня охватывает беспокойство. А вот уже почти год ни стихов, ни прозы, а я спокоен. Неужто и впрямь творческая энергия моя иссякла?
Уолтер Лорд, «Последняя ночь „Титаника“». Спокойное повествование о кошмарном событии. Неизвестные мне ранее обстоятельства: