Кошка, вне всяких сомнений, самый красивый зверь на свете. Какие глаза! Какое телесное совершенство! Какие позы! Какая грация всех движений! Самые изящные, самые привлекательные женщины похожи на кошек. Как хорошо, что кошки живут рядом с человеком!

Все это гнусно. Но, слава богу, не вечно. Ибо нет ничего вечного в мире, слава богу.

Люди эти были интеллектуалами. Каждый говорил подолгу и так старательно, будто лекцию читал, – слушать было противно.

По части лексики. Люблю язык русской дворянской литературы XIX века и современный, обычный городской язык. И тот и другой достаточно выразительны и не нуждаются в украшениях. И жаргон всякого рода, и язык этнографический вызывает у меня легкое, а иногда и тяжкое отвращение. Это не мешает мне, однако, и то и другое использовать в своих писаниях.

А ведь и правда, то, что мы видим в зеркале, – это не мы, это неизвестно кто. Это какие-то несуществующие люди из таинственной страны зазеркалья. То, что у нас слева, у них почему-то справа.

Эпизод с дуэлью в новом телевизионном фильме по «Милому другу» Мопассана. Я и то забыл, что в «Милом друге» есть дуэль. Вспомнил дуэль в «Зеленых берегах». Все дуэли, разумеется, похожи одна на другую.

А эпизоды, снятые в Каннах, заставили вспомнить Ялту и затосковать по ней.

Этот генерал мог бы стать властителем Франции. Умирая не на поле боя, он прохрипел: «Смерть достойна презрения!» И властителем Франции стал другой генерал.

Выражение «враг народа» придумали якобинцы. И еще они любили говорить: «Щадить людей – вредить народу». Видимо они полагали, что люди – это не народ, народ – это не люди.

Позвонил еще раз в редакцию «Современника». Книжка моя сдана в набор. Оформление получилось элегантное (так говорит мой редактор). Для иллюстраций отобрано семь моих картин.

В молодости, когда был заядлым рыболовом, гораздо больше было природы в моей жизни. Теперь ее меньше. Но она по-прежнему радует меня постоянно и, пожалуй, теперь, я понимаю ее глубже и тоньше.

Для умирающего всегда есть утешение: все остальные рано или поздно тоже умрут. Для пессимизма всегда есть подтверждение: конец света рано или поздно наступит.

Более двух лет я живу в состоянии «постоянной готовности». То и дело возникающая боль в груди напоминает мне об этом с немецкой педантичностью.

Два встречных товарных поезда. У одного все платформы пустые, а у другого все платформы с гравием. Встретились и унеслись в разные стороны. Один тепловоз прогудел прощально. И второй прогудел ему в ответ. Тоже прощаясь надолго. Быть может, и навсегда.

Прозаик похож на кукольника. Сначала он изготовляет кукол и придумывает им имена, внешность, голоса, характеры. Потом он их «водит», думает и говорит за них. И это называется: повесть, роман, эпопея. Правда, случается, что куклы выходят из повиновения и ведут себя, как им хочется. И всё же они остаются куклами.

Меня раздражает все, что нравится большинству. Нонконформизм у меня в крови. Это почти физиология.

Лучшие стилисты в русской прозе XX столетия – Бунин, Андрей Белый, Тынянов, Бабель и Платонов. Любимый мною Леонид Андреев брал не стилем, а поразительной искренностью, страстностью, обжигающей сердце болью за страдающее человечество.

Нельзя собирать писателей в кучу. Это для них унизительно и вредно Это принижает значение их уникальной профессии, их особого положения среди людей, превращает их из творцов и полубогов в обыкновенных смертных.

Каждому писателю следует жить уединенно. И являться он должен людям всегда один. Когда писатель – живой человек – стоит перед толпой неписателей, эти последние должны глядеть на него и слушать его так, как будто он единственный на Земле и других нет.

Мои «Зеленые берега» – пьяный роман. Там все время пьют. Пьют с удовольствием, с наслаждением, с аппетитом, со смаком, пьют мужчины и женщины, пьют и напиваются, иногда даже изрядно. А нынче пьянство под запретом. Не напечатают, конечно, мои «Зеленые берега».