Княгиня открывает мне дверь. С тех пор как я ее видел, она мало изменилась.

В шесть часов утра я проснулся от громкого радио: «Говорит Москва, столица Союза Советских Социалистических республик! С добрым утром, товарищи!»

Радио включил сосед княгини по квартире (она живет в коммуналке), простой рабочий, татарин. Каждый вечер он напивается, но, к счастью, напивается тихо, не буянит. Чтобы не проспать на работу, он оставляет репродуктор включенным на полную мощность, и радио будит его. Заодно оно будит и княгиню. Но княгиня побаивается татарина и не хочет с ним ссориться. Уходя, татарин, надо отдать ему должное, выключает радио. Княгинин сын Миша служит в армии, по счастью, невдалеке от Москвы. Княгиня частенько ездит его кормить – в армии плохо кормят. Княгиня говорит, что сначала с непривычки Миша совсем погибал. Но быстро освоился, и сейчас он уже выбился в начальники – стал сержантом.

Читаю ей куски второго романа. Она восхищена «Он даже лучше первого! – заявляет она. – Ты не ленись и скорее его дописывай!» И я обещаю ей не лениться.

Вернулся в Питер. Издательство «Советский писатель», с М. И. в последний раз просматриваем рукопись «Тринадцатого пейзажа». Точно так же, как мой московский редактор, она ставит на первом листе штамп, и точно так же, как и в Москве, я расписываюсь в штампе. «Книжка должна появиться в конце года!» – сообщает мне М. И.

Итак, в конце нынешнего года должны быть опубликованы сразу две книги моих стихов. Слыханное ли это дело? И, стало быть, задача – дожить до конца года.

Вернулся из города в Комарово. Иду от станции к Дому творчества. Мороз (вчера в Москве была оттепель, а здесь сегодня −23). На темном, чистом небе висит сияющая половинка ночного светила. Тишина. Только скрип снега под моими подошвами. Вхожу в свою комнату, включаю свет. На столе лежит незаконченный откорректированный план «Конца света». Не раздеваясь, читаю написанное. Кажется, недурно. Вспоминаю слова княгини: «Ты не ленись и скорее его дописывай». Раздеваюсь и сажусь за машинку.

Брюллов и Иванов вывели русскую живопись на уровень Европейской. Передвижники вкупе со Стасовым вполне успешно затолкали ее обратно – в провинциальность.

Литература – самое благородное и самое надежное дело на свете. Гибнут, исчезают творения архитекторов, живописцев, скульпторов. Навеки умолкают голоса певцов и актеров, навсегда исчезает грация балерины. Но стихи, поэмы, романы и трагедии бессмертны.

Гоголь гораздо выше Пушкина как прозаик. Но Пушкин основоположник лироэпической ветви русской прозы. За ним идут Тургенев, Гончаров, Толстой, Чехов, Бунин. Гоголь же стал первым в другой ветви – философско-экспрессионистической. За ним идут Достоевский, Лесков, Леонид Андреев, Андрей Белый и далее – Зощенко, Булгаков, Платонов, Бабель, Артем Веселый.

Неподвижный заснеженный лес за окном. Когда входишь в комнату, он стоит в окне, как картина в раме. Однако картина эта все время меняется: утром, днем, вечером, в солнечную погоду и в пасмурную.

Одинокая ворона на верхушке высокой раскидистой березы. Как грачиное гнездо. Впрочем, грачи никогда не устраивают гнезда на верхушках деревьев.

Словечком «декадент» Россия обязана Владимиру Владимировичу Стасову. С фанатическим и прямо-таки непристойным упорством воевал он со всем лучшим, что было в русской культуре начала нашего века, демонстрируя перлы восхитительного ретроградства. С отменным простодушием поливал он помоями Врубеля, Нестерова, мирискусственников, Чайковского и все прочее, что не умещалось в его сознании. Был он зол, упрям и неумен. И непонятно, как этого субъекта занесло с его топорностью и обскурантизмом в художественную критику. Вредоносность его суждений ощущается и поныне.

Приехала Ирэна, как всегда, красивая и соблазнительная. И все было бы чудесно, но вдруг стала она говорить, что видела меня на улице с какой-то женщиной (?), что плохо я ее люблю, а она заслуживает хорошей любви, что не изобразил я ее почему-то во втором романе и ей это обидно… И стало мне тоже немножко обидно.

Рерих любил Пюви де Шаванна. Я люблю и Пюви де Шаванна, и Рериха. И уже почти не люблю жизнерадостных, чувственных импрессионистов…

Мне приятно знать, что Рерих провел свое детство и свою молодость на Васильевском острове и учился в гимназии Мая. Я тоже учился в гимназии Мая, то есть в здании, где она когда-то находилась. У меня сохранились две книги из библиотеки гимназии. Мне подарили их, когда я с медалью закончил школу. Любимое изречение Рериха – «Вперед, без оглядки». Оно меня вполне устраивает. Всю жизнь я следовал этому девизу. И мне кричали сзади: «Куда ты? Остановись!»

Господи, как много было прекрасных людей в России начала нашего века!

Перед сном долго смотрю на Настю (ее фотографию и на этот раз взял с собой в Комарово).

Какая ты у меня хорошая, Настюша! Ни в чем ты меня не упрекаешь, ничего тебе от меня не нужно, никогда ты не капризничаешь, не обижаешься, не злишься, не плачешь. Лучшей женщины не было, нет и не будет на свете! А лицом ты на меня чуточку похожа. Будто ты моя родственница.

Не с кем поговорить. Поговорил бы с Гейне или Джоном Рескиным, поболтал бы с Врубелем или с Леонидом Андреевым. Да все они, увы, давно уже покойники, никого из них давно уже не видать. Потому и дневник свой пишу упорно, что не с кем затеять душевный разговор.