– Похоже, эта сука сломала мне ребро, – ответил Фока. – Говорю же, тут нечистая вмешалась, как пить дать.

– И чего теперь делать будем? Пропали наши денежки? – спросил Аксён.

– Пока не знаю, дай подумать, – ответил Курьян.

– Да чего тут думать. Давай найдём похожую деваху и прирежем, а твоему бате её голову предъявим, – предложил Аксён.

– Батя её хорошо знает, обман сразу вскроется, – задумался Курьян.

– А мы ей рожу подпортим, может и не разберётся, – настаивал Аксён.

– Он её по глазам определит, а не по морде. Мы сто лет будем девку с такими глазами разыскивать, – огрызнулся Курьян.

Пичуга, сидевшая на ветке всё это время не шевелясь, наблюдала за происходящим, и взлетев при последних словах Курьяна, скрылась за ольшаником.

– Может, в кустах пошарим, вдруг она туда отползла, – предложил Аксён.

– Эй, Фока, довольно корчиться, пойдём кусты прочешем, – крикнул Курьян. – Заходим цепью, да смотрите хорошенько, не могла она бесследно пропасть.

Волки выросли словно из-под земли. Фока, сосредоточившийся на боли в боку и даже не успевший приготовить оружие, стал первой жертвой громадного волка, перекусившего ему сонную артерию. Второй жертвой двух опьянённых кровью волков стал Аксён, которого повалили на землю, вырывая клыками куски плоти. Разбойник дико орал, пытаясь прикрыть тело окровавленными руками, но оскаленные пасти не ведали сострадания, круша мышцы, кости и сухожилия вместе с кусками разорванной одежды. Кандер, убивший Фоку, бросился на Курьяна, но тот ловко увернулся, ударив нападавшего ножом в бок и распоров ему брюхо. Зверь по-собачьи заскулил, упал на землю, пытаясь развернуться к Курьяну мордой, но разбойник бросился на него и воткнул нож в волчью шею возле затылка. Покончив с Аксёном, который бился в предсмертных конвульсиях, два волка ринулись на Курьяна. Они зашли по дуге с двух сторон, как бы окружая и отрезая путь к отступлению, не давая добыче возможности контролировать момент двойной атаки, но разбойник разгадал их манёвр и сделал резкий кувырок тогда, когда звери взметнулись в прыжке в его сторону. Промахнувшись, волки изменили тактику: они стали кружить вокруг бандита и постепенно сужать расстояние, чтобы снова напасть. Курьян крутил головой вправо-влево, готовясь отразить нападение и сосредоточив внимание на оскале волчих морд, когда вдруг боковым зрением увидел нечто, летящее у него за спиной. Он обернулся, но был сбит с ног и повален навзничь неведомым ему зверем. В тот же миг волки вцепились в его ноги, а тигр сомкнул челюсть на его горле.

Если бы ворон кружил над этим местом, то наверняка обратил бы внимание на растерзанные тела трёх человек и красивую белокурую девушку, сидящую недалеко от окровавленных останков возле мёртвой лошади. Она гладила лошадиную морду и плакала, но ворону не дано знать цену этих драгоценных слёз, струящихся из сапфировых девичьих глаз. Это были первые в жизни слёзы. Может быть, в раннем детстве она и всплакнула когда-то, но эти воспоминания начисто стёрлись из памяти. Анастасия никогда не испытывала жалости к себе. Огорчения вызывали душевный надлом и желание расквитаться. Обидчиков она считала недоумками и просто переставала их замечать, а страдания переносила стойко, пытаясь переключить внимание на что-то отвлечённое. У неё не было комплексов и рефлексий. Она отлично знала, чего хочет и всегда добивалась нужного результата; была добра, но редко кому сочувствовала, предпочитая успокоить себя выводом: сам виноват. Но смерть Вербы потрясла и вызвала такой эмоциональный взрыв, что противиться рыданиям Настя не смогла – разум закипал от несправедливости этой горькой утраты. «Прости меня, Верба, что не уберегла тебя от гибели, и спасибо за то, что закрыла меня от смертельного выстрела. Твой убийца наказан, и я клянусь, что также накажу человека, его пославшего», – прошептала Настя на ухо Вербе.

Оставшийся путь Анастасия проделала на коне, взятом у погибшего охранника, и как только вдали показалась зелёная гора с охристыми проплешинами каменистых склонов, она перешла на галоп. В небольшой деревеньке у подножья горы не нашлось даже постоялого двора. Настя подъехала к крайней избе и постучалась в дверь. На стук вышла благообразная старушка и, осмотрев девушку подслеповатым взглядом, спросила:

– Столичная?

– Нет, обычная, – улыбнулась Настя.

– Плата до утра – три монеты, – отрезала старушка и посторонилась, давая пройти.

– Дам золотой, если накормите ужином и поговорите со мной немного, – сказала Настя, заходя в избу.

– Значит, столичная, – удовлетворённо промолвила бабушка и пошла в кухню. – Кушать чего изволишь? Есть каша с тыквой, творог со сметаной и блины с яблочным вареньем.

– Попробую всего понемногу, – ответила Настя.

– Ну точно, столичная, – пробурчала бабуля, накрывая на стол. – Звать-то тебя как?