В тот период своей жизни Натали еще больше, чем когда-либо, была отрезана от внешнего мира. Мировой экономический кризис, разразившийся в результате краха Уолл-стрит в октябре 1929 года, распространение по Европе фашизма, Народный фронт, гражданская война в Испании… ничто ее не трогало. Но разве нельзя простить существу, пережившему такие трагедии, этот побег в страну снов и забвения?
Их любви недоставало аромата настоящего скандала. Серж Лифарь, ослепленный своей страстью к Натали, даже не подозревал, что его любимая подруга, знаменитая Ольга Спесивцева,
Во время репетиции у Спесивцевой на почве ревности к Лифарю случился чудовищный нервный срыв. Лифарь собирался ставить новый балет «На Борисфене» в честь княжны. Двух героинь звали Ольга и Наташа, и в конце пьесы герой находит свое счастье с младшей. Было это сделано неосознанно или по изощренному расчету? Как бы то ни было, но на репетиции взбешенная Спесивцева подбежала к открытому окну, выкрикивая оскорбления, и Лифарь еле успел схватить ее за руку. Ольга брыкалась, кусалась, царапалась и кричала, и после ожесточенной борьбы Сержу все-таки удалось сладить с ней. После этого происшествия балерина погрузилась в полную апатию и была в таком угнетенном состоянии, что больше не вернулась в «Гранд-опера». Позднее, уже в Соединенных Штатах, ее поместили в психиатрическую лечебницу, но психическое здоровье и память восстановились у Ольги Спесивцевой только в 1962 году. По легенде, она оставила балет, чтобы стать агентом КГБ! Этот случай, получивший широкую огласку, только укрепил образ роковой женщины, которой считали Натали.
11
Шло время, и Серж Лифарь все больше попадал в плен своей страсти к Натали. С самого начала его обязанностью было постоянно восхищать ее, и он метался в поисках решения этой невозможной задачи. В 1930–1932 годах он стал самым великим танцовщиком в мире и не мог больше подчиняться ритму ее жизни. Но как он боялся потерять восхищение в ее глазах… Неизбежным следствием стало то, что он все меньше времени проводил подле нее – работа призывала его в «Гранд-опера». Этот выбор стал роковым. Если бы Натали могла оценить талант и воображение Лифаря, а также его упорство! Но как считали некоторые циники, она была неспособна испытывать привязанность к человеку безвестному и требовала, чтобы Серж постоянно находился рядом. Но это было невозможно.
Она бежала от одиночества и, конечно, не могла быть довольна тем, что виделась с ним мельком между репетициями и премьерами. Но если бы он бросил все и посвятил себя только их любви, разве она вынесла бы то, что божество всех европейских столиц превратился в простого смертного? Захотела бы она видеть его? Серж прекрасно знал ответ и сделал выбор в пользу того, что считал меньшим злом. Но Натали мало-помалу отдалялась от него. Было это капризом или же она была так эмоционально неуравновешенна, что просто не смогла по-другому? И вот весной 1931 года княжна решила включить в свой «роковой список» Поля Морана.
Натали познакомилась с писателем в июне, на вечере клуба «Серкль Интералье». В конце жаркого дня весь Париж собирался в тенистом саду, где зажигали по вечерам бенгальские огни. Плененный с первого взгляда, автор романа «Нежности кладь» подсел к ней после обеда, и Натали, верная себе, конечно, флиртовала с ним. Они танцевали, и деятельный Моран тут же сделал ей некое предложение, которое, конечно, было сразу отвергнуто. По крайней мере, так он записал в дневнике. Чего ждали они друг от друга в ту пятницу, пятого июня 1931 года?
Поль Моран был полной противоположностью тем мужчинам, которые обычно окружали Натали. Он был писателем, дипломатом и бродягой, наделенным таким либидо, что коллекционировал связи с женщинами, как другие – марки или бабочек. О его отношениях с княжной написано несколько страниц сухого телеграфного текста, и они подтверждают то, что известно о сексуальности Натали Палей[163]. Она играла с ним в кошки-мышки с самого начала – но вот кого в этой паре считать кошкой?
Моран, которому женщины противостоять не могли, был раздосадован ее отказом от любовной связи. Но он уже был пленен. И решил незамедлительно взять в осаду эту крепость, казавшуюся неприступной. Телефонные звонки, приглашения провести с ним вечер или поехать на несколько дней в Лондон… Княжна, улыбаясь, ускользала… «Думаю, у нее есть нездоровые пристрастия», – писал он в дневнике, словно успокаивая себя. Что он имел в виду – друзей-приверженцев однополой любви или ее собственные сапфические связи, о которых тогда говорили?
Писатель не признавал себя побежденным и, страстно желая настоять на своем, следовал за ней по пятам. Но Натали оказалась упорней. Моран вынужден был восхищаться ей издалека, не имея возможности приблизиться. Становясь то поджигателем, то пожарным, Натали соглашалась видеться с ним, словно лишь для того, чтобы лучше держать дистанцию. «Я люблю тебя настолько, что не желаю», – наконец объявила она ему. Эти слова никого не удивляли. «Прекрасная мадам Лелонг была тем, что можно было бы назвать “приманкой”, – говорит коллега, работавшая в их Доме моды. – Я помню еще чемпиона по теннису Жана Боротра, который пал к ее ногам, но так ничего и не дождался. Ее забавляло лишь кружить ему голову».
Княжна назначала Морану свидания, на которые не приходила; он тщетно ждал у могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. «Она доводила меня до белого каления», – заявлял он, опомнившись и почти смирившись. «Деловой человек», поспевал ли он за ней? Натали была деятельней и неустанней, и она ускользала. Она будто сошла со страниц его романов. Встречалась с ним только на костюмированных балах, в окружении толпы, что исключало любую интимность. Той весной 1931 года Натали была полностью погружена в светские развлечения. Сельский бал, устроенный Николя де Гинзбуром и Эльзой Максвелл, на котором Натали и Бабб де Люсанж появились с напудренными волосами, словно две Марии Антуанетты в деревне… Бал Шанель, бал Фошье-Маньян, посвященный теме «Палладио в Нейи» – «Наташа появилась в платье венецианского пажа: маленькая шапочка, зеленый бархат, обнаженные ноги…» Голова кружилась от пестрых масок, от возможности раствориться в ночи, скрывшись за чужим образом – а разве сегодня не говорят постоянно о ролевых играх? Иллюзорный мир, который так хорошо усмиряет боль… Но Моран заметил, что эта исступленность не помогала ей. «Ужасна была минута, когда Наташа шла совершенно одна по темной аллее в своей огромной шляпе, зеленые ленты которой развевались у нее за спиной. Такое изящество и одиночество…»
Писатель и княжна обменивались страстными письмами, ходили к русской гадалке и играли в психологический покер, крайне изнурительный для заинтересованной стороны. Пятнадцать дней спустя после их знакомства, несмотря на то что Моран планировал уехать в путешествие, они проводили послеобеденные часы в деревне у своих друзей Люсанжев, и рассказ об этом не требует никаких комментариев. «Она надела белую малагасийскую шляпу Бабб, которая красила ее больше, чем баскский берет. Очень по-русски. Короткая юбка из грубого полотна. Свитер небесного цвета. Я – на корме лодки. Воскресенье на Сене, фонограф, брюзжащие рыбаки у берега.
“Очень похоже на Ренуара”. – “Это правда”. – “Я томлюсь…” – “Из-за меня?” – “Да”. – “Ужасно причинять боль людям, которые вас любят”. – “Я некоторое время не смогу вас видеть, – говорит она. – Только украсть час-другой время от времени. – Мы расстанемся. Мы не будем писать писем и телеграмм. Не будем подавать ни одного признака жизни. Если, вернувшись, мы не изменимся, то поймем, что делать”. Мы причаливаем. Она падает мне на руки. Я кладу ее на землю. “Хочешь, чтобы мы любили друг друга?” Она качает головой. “Мы будем вместе до моего отъезда?” Она качает головой…»
Растерянность и тоска никогда не покидали Натали, и даже толстокожий Моран дрогнул, когда однажды вечером на балу она сломалась. «Она уронила голову на руки, глаза покраснели, плечи измученно опустились, губы дрожали, а взгляд потемнел». Это было уже слишком… Постоянные нервные срывы и неопределенность стали для него невыносимы уже через месяц. В начале июля он бежал, а Натали вернулась к Сержу Лифарю – с которым официально и не расставалась – еще на два сезона.
В начале 1932 года Лифарь как ураган бушевал в зале «Гарнье». Он был одновременно исполнителем, хореографом и балетмейстером. В новом сезоне он предложил революционную программу, поставив балет на музыку Чайковского, любимого композитора Натали, который был до этого для музыкального комитета композитором второстепенным[164]. Он модернизировал «Жизель»[165], шедевр романтического балета, вдохновленный Теофилем Готье. Его принц Альберт был очень не похож на привычного персонажа, которого так любила публика, – это был Гамлет, страдающий и страстный, а не герой волшебных сказок. И когда все считали, что Натали восхищена успехом Лифаря, она, все больше замыкаясь в себе, была далека от восторга этим творческим взлетом. Она видела только то, что его никогда нет рядом и что их встречи редки. Как раз тогда, зимой 1932 года, она познакомилась с Жаном Кокто. Раньше она была Терпсихорой, но теперь стала Каллиопой[166].
По словам всех, кто был этому свидетелем, когда Мари-Лор де Ноай незадолго до частного показа фильма «Кровь поэта» представила писателя этой прекрасной женщине со всегда настороженным взглядом, «он, казалось, сразу решил – вынырнув из облака опиума – влюбиться в нее»[167]. Изящество ангела, соединение Рая и Ада, Искусства и Истории, Ничтожества и Величия… В одном существе было все то, чем дышали его произведения. Натали же, ослепленная Кокто, поверила, что сможет оживить с ним «куртуазную любовь» прошлых веков. Принцесса и Трубадур. Эстетическая страсть, бессмертная, мистическая любовь трувера Кокто – известный гомосексуалист, идеальный воздыхатель.
Преданный, покинутый Лифарь не мог поверить в истинность этой невероятной страсти. Более пятидесяти лет спустя он вспоминал это с такой же грустью. «Я много страдал, я страдал вдвойне, – писал он. – Я не смог удержать той, которую любил, и потерял ее по вине друга»[168]. Танцовщик вспоминал – и это объяснение, родившееся не только от горечи побежденного, было подтверждено многими близкими друзьями, – что Кокто переживал сложный период, его терзал жестокий демон поздней страсти, и он искал спасения в наркотиках. Он бежал в любовь.
Неспособный выдержать успех своего соперника, Лифарь уехал из Парижа в Афины. Когда он молился на Акрополе, его впервые посетила мысль об «Икаре», который стал впоследствии его балетом-талисманом. Незабываемый прощальный подарок.
12
Когда Натали впервые встретила Кокто, ему был тогда уже сорок один год, а ей исполнилось только двадцать шесть. Он тогда уже был ненавидим и обожаем за свой талант. Поэт, романист, драматург, художник и режиссер, Кокто нарушал все границы в искусстве, пытаясь выразить запутанную жизнь целого поколения, и одарил конец десятилетия самыми разнообразными творениями. Его роман «Трудные дети» имел невероятный успех, пьеса «Человеческий голос» была поставлена в «Комеди Франсез», последний курс детоксикации вдохновил его на сборник «Опиум» с собственными иллюстрациями[169], а его первый полнометражный фильм «Кровь поэта» вызвал восхищение даже самых ярых его противников – сюрреалистов.