9
Природа их страсти была гораздо сложнее той идеалистической картинки, которая виделась окружающим. Для Натали возможна была лишь любовь бестелесная, интеллектуальная, эстетическая; пылкие уверения, поэтическая атмосфера – радости плоти для нее ничего не значили. «Эта холодная соблазнительница принимала только влюбленное обожание, избавленное от напряжения плотской любви», – говорит Жан-Луи де Фосини-Люсанж, один из самых близких ее друзей[157]. Сам Лифарь, который недвусмысленно называет отношения с Натали «связью»[158], тем не менее говорит о ней как о волшебной принцессе, вышедшей из его балета, и рисует очень эфемерную картину этого романа. Героини Чайковского всегда предпочитали прохладную защиту кружев жару обнаженной кожи, разве не так?
Для Натали привязанность к людям с двойственной сексуальностью, которая сама по себе сдерживала все нежелательные страсти, не таила в себе опасности и позволяла свободно принимать то, как воздыхатели относятся к ее нежности. Что может быть утешительнее для хрупкого самолюбия гомосексуалиста, чем воображать себя любовником такой обворожительной женщины? Все они принадлежали к одному психологическому типу: известные люди искусства, с невероятной откровенностью афиширующие свою склонность к однополой любви, были счастливы больше от мысли иметь связь с Натали, чем от реальности такого романа. Заметим также, что Жан-Луи де Фосини-Люсанж говорит о «почитании» не без причин; Натали, привычная к восхвалениям, быстро утомлялась, если воображение ее поклонников подводило их. У нее, некоронованной властительницы светского Парижа, был настоящий королевский двор приближенных. Так, ее большая подруга Дениз Тюаль[159] даже говорила: «Этот бедный Лифарь был ее пажом!» – и только самые блистательные имели шанс удержать ее внимание.
Но в сетях княжны всегда были такие пленники, как Жан Пату, Сальвадор Дали, Жан Боротра или Лукино Висконти. И если испанский художник и итальянский кинематографист идеально соответствовали тому типу спутника, который она искала, то великий кутюрье (Жан Пату – французский модельер, который считается родоначальником спортивного стиля в одежде. –
Отсутствие сексуальности было одной из важных сторон союза Натали и Люсьена Лелонга. Одна из коллег кутюрье, которая выразила желание остаться неизвестной, подтвердила, что они вели раздельную жизнь. «Все знали, что они глубоко уважают и ценят друг друга, ничего больше. Лелонг был безумно влюблен в одну из своих манекенщиц, но их любовь закончилась, правда, печалью и слезами. Она была больна туберкулезом и между показами новых коллекций жила в одном швейцарском санатории и умерла очень рано. Такая трагедия для этого восхитительного человека!»
Такой разумный и спокойный союз, как у четы Лелонгов, часто можно встретить в Париже, Лондоне и Венеции. Например, Этьен и Эдит де Бомонт, устроители незабываемых балов; меценаты Шарль и Мари-Лор де Ноаль; Линда и Коул Портеры, законодатели моды той эпохи; барон Адольф де Мейер, звезда светских фотографов, и его жена Ольга; принц и принцесса Эдмон де Полиньяк или английский дипломат сэр Чарльз Мендль и его супруга Элси, известный декоратор. Поддерживая для окружающих видимость безупречного брака, каждый из них жил согласно своим желаниям, без упреков и гнева. Самые удачные союзы, при условии, что некоторые границы никогда не пересекаются. Этого Натали никогда не забывала до встречи с Жаном Кокто. Что касается Люсьена Лелонга, то он прилагал все усилия – доброжелательный с одними, снисходительный с другими – и даже позволял фотографировать себя с Натали и Лифарем на пляже Лидо. И улыбался в объектив.
Возможно, причина отказа от сексуальности таится в страшных временах ранней юности. Их мать пишет в воспоминаниях, что Ирэн и Натали часто становились жертвами отвратительных шуток пьяных солдат, врывавшихся по ночам в дом. Унизительные замечания и грубое отношение могут спровоцировать травму настолько же глубокую, как и при изнасиловании, – это признают психоаналитики. Вдова великого князя Павла, тем не менее, очень сдержанно говорит об унижениях, которые пришлось вынести ее дочерям. Следует избегать слишком поспешных выводов, но свидетельства о судьбе других членов императорской семьи могут дать повод для определенных предположений. Теперь известно, что кузины Натали – великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия – ежедневно подвергались издевательствам в заключении. Эти грубые скоты, их тюремщики, расписывали перед дочерями Николая II свои фантазии в самых похабных выражениях и разрисовывали стены порнографическими картинками. Можно представить себе, как это могло подействовать на хрупкую психику впечатлительного подростка, каким была Натали.
Наконец, воспоминания Марисы Голдсмит-Дансаерт, дочери промышленника Анри Жанкарда (благодаря ему во Франции были построены государственные железные дороги) и его жены Сюзанны, близких друзей Лелонгов, открывают волнующие подробности прошлого княжны. «Моя мать до конца своих дней была убеждена, что во время революции Натали подверглась насилию. Она даже думала, что речь шла о групповом изнасиловании. Все ее поведение говорило об этом. Эта образованнейшая женщина, такая искушенная и изысканная, в сексуальном отношении была развита как двенадцатилетний ребенок. Что-то в ней так навсегда и осталось нетронутым с того возраста. Натали не могла принимать никаких отношений, кроме братской любви, и никогда этого не скрывала».
Каковы бы ни были их отношения, но они были полны чувственности, судя по фотографиям Натали и Лифаря на пляже Лидо. Одетые в одни купальные костюмы, они танцуют, заключают друг друга в объятия и катаются по песку, явно наслаждаясь друг другом. Впервые в жизни Натали наконец нашла свое
Они не всегда проводили время только вдвоем. По утрам встречались с друзьями в Лидо, и Натали устраивала обеды – одетая в пляжный костюм, в черных бархатных сандалиях гондольера. В тени ее шатра собиралась самая изысканная и блестящая компания. Например, верный Жан-Луи де Фосини-Люсанж, которого Макс Жакоб называл «прекрасным принцем», и его супруга Бабб – «силуэт египетской царицы или храмовой танцовщицы Бали. Ее руки с длинными ногтями немного напоминали лангустинов. Она входила с портсигаром в руках, сопровождаемая звоном колокольчиков, которые носила на браслетах, и цепочки своего мальтийского спаниеля»[160]. Они вошли в историю меценатства как создатели клуба «Зодиак», двенадцать членов которого по очереди поддерживали Сальвадора Дали, чтобы позволить ему работать, не думая о материальных сложностях. Бывали у нее также и художник Кристиан Берар и его спутник, либреттист Борис Кохно.
Но двое из приглашенных были, без сомнения, самыми неотразимыми – Габриэль Шанель, обожавшая маленькую сестру великого князя Дмитрия, с которым она была так близка за десять лет до этого, и Мися Серт. Мися была дочерью польского скульптора Циприана Годебского и родилась в Царском Селе в 1872 году. Первые уроки фортепьяно она брала у Франца Листа, а затем училась у Габриэля Форе, безумно влюбленного в свою юную ученицу. Муза художественного и интеллектуального Парижа конца прошлого века – у нее в салоне на улице Сен-Флорентан можно было встретить самые изысканные умы той эпохи. Там бывали Жюль Ренар, Клод Дебюсси, Андре Жид, Марсель Пруст, Эмиль Золя. Мися вышла замуж за Тадея Натансона, главного редактора знаменитого «Ревю бланш», и была любимой моделью Ренуара, Тулуз-Лотрека, Вийара и Боннара, близкой подругой Малларме, который украшал посвященные ей поэмы рисунками маленьких японских вееров. Муж, поклонники обоих полов, прогулки втроем… Увлеченная интригами, Мися, тем не менее, посвящала всю свою жизнь помощи художникам, которыми восхищалась. Выйдя замуж второй раз за Альфреда Эдвардса, владельца ежедневной газеты «Матэн», она поддерживала Мориса Равеля, одного из самых талантливых своих протеже.
Когда Натали познакомилась с Мисей, шел процесс ее развода с художником Жозе-Марией Сертом. Мисей восхищались еще и потому, что она была самой верной подругой безвременно ушедшего Дягилева, которому часто помогала. Благодаря ей, он смог осуществить постановку балетов «Весна священная» и «Парад», в котором слились воедино таланты композитора Сати, художника Пикассо – автора декораций, Кокто, написавшего либретто, и хореографа Массина. Натали и ее друзья не уставали наслаждаться острословием Миси, безжалостной жесткостью и забавным добродушием к тем, кто избежал ее злых насмешек.
За капонатой и глотками благоухающего травами вина
После нескольких часов приятной беседы Лифарь и Натали чаще всего покидали Лидо, чтобы вдали от нескромных глаз насладиться пустынной послеполуденной Венецией, раскаленной от солнца. Можно легко представить себе, как они любовались вместе полотнами Тициана в естественном свете во дворце Пезаро или в церкви Фрари. Наконец, к шести часам они возвращались к друзьям на террасу «Флориана», где за обедом мирно журчала та же беседа, что и раньше. К наступлению ночи они успевали переодеться – Натали и Лифарь бывали на всех балах и праздниках. Они скользили по каналам в одной из тех тонких, черных как смоль гондол, траурный вид которых должен был напоминать об эпидемии чумы, опустошившей город в 1630 году. Коктейли, обеды в палаццо Пападополи, у графини Арривабене или у графа Вольпи, балы-маскарады и, конечно, музыкальные вечера принцессы Винаретта де Полиньяк… Рассказывают, что именно там, когда Артур Рубинштейн заиграл первые такты из «Полуденного отдыха фавна», Лифарь сбросил смокинг и, полуобнаженный, вспрыгнул на пианино, воссоздавая для восхищенных зрителей один из своих балетов-фетишей. Приемлемый эксбиционизм в городе, где маркиз Касати выгуливал на поводке своих оцелотов, а леди Диана Купер бросалась в Большой канал, повторяя смелую выходку лорда Байрона! Неутомимые Натали и Лифарь чаще всего встречали рассвет в дансинге «Ше Ву» в отеле «Эксельсиор» в компании принца Капурталы Жи и вице-короля Йемена.
10
Эта идиллия была не просто летней венецианской картинкой. Все продолжалось около полутора лет. Натали, для которой любовь была возможна только при условии хорошо продуманных мизансцен, видела в Лифаре вечную византийскую Россию с ее сказаниями и легендами, слепым обожанием и кровной местью, тоской и восторгом. Ничего подобного тому, как жили и думали ее соотечественники в изгнании, от которых она старательно держалась на расстоянии. Эти отношения достигли вершины благодаря их общему восхищению Пушкиным. Оба боготворили память поэта, чья жизнь была полностью отдана литературе, искусству любви и свободе. Его пылкая страсть к Наталье Гончаровой бесконечно их волновала. До такой степени, что в течение всего 1931 года Лифарь покупал оригиналы писем поэта к его музе. Натали, конечно, была первой, кому он читал самые страстные послания поэта, датированные осенью 1830 года, когда Пушкин вынужден был много месяцев безвыездно жить в своем имении в Болдино из-за карантина после эпидемии холеры и поверял далекой возлюбленной все свое разочарование и смятение.
Натали была так хорошо подготовлена к этой литературной игре, ставшей для танцовщика ритуалом – еще до их знакомства Дягилев сравнивал его с Алешей из «Братьев Карамазовых», – что в своей собственной переписке с Лифарем почти перевоплотилась в Татьяну, мятущуюся героиню «Евгения Онегина». После их разрыва княжна послала ему свою фотографию с одной только фразой из пушкинского шедевра: «А счастье было так возможно, так близко»[161]. Это болезненное увлечение зашло так далеко, то Серж Лифарь сфотографировался с пистолетом, из которого 27 января 1837 года на дуэли был смертельно ранен несчастный гениальный поэт, и послал фотографию Натали.
До начала 1932 года Лифарю, воспламененному любовью к Натали, удавалось удивлять ее талантом и воображением. Ему нужно было, ни на минуту не ослабевая, оставаться самым блистательным и непредсказуемым и к тому же заботливым наперсником, чутким к малейшему изменению настроения своей подруги. Напряжение, не ослабевающее ни на минуту… За один только 1931 год он создал не менее пяти балетов – «Доминиканская прелюдия», «Оркестр на свободе», «Вакх и Ариадна», «Танцевальные сюиты», не считая еще новой постановки для оперного зала «Гарнье» балета «Видение розы», которого все очень ждали. Он был одновременно создателем и главным исполнителем. Он вкладывал всю свою кошачью грацию и удивительную чувственность в неоклассическую хореографию, строгую, почти геометрически точную: он всегда восхищался идеалами Античности. Она означала окончательный отказ от очаровательно-сладкого стиля, который до тех пор правил на балетной сцене. И чтобы окончательно утвердить его, Лифарь работал с самыми великими художниками. Вспомним только итальянского художника Джорджио Кирико, одного их тех, кто стоял у истоков сюрреализма. Он создал для «Вакха и Ариадны» невероятной красоты декорации, навсегда вошедшие в историю сценографии. Натали, которая бывала на разных премьерах, могла, без сомнения, им гордиться.
Париж, так же как и Венеция несколькими месяцами раньше, был очарован этой парой, казавшейся идеальной. Больше никому не приходило в голову приглашать на прием месье и мадам Лелонг, теперь было совершенно невозможно представить княжну без ее верного рыцаря. Их самым ярким совместным появлением в свете, несомненно, стал экзотический бал, устроенный графом Этьеном де Бомон[162] в конце лета 1931 года, во время Международной колониальной выставки, которая проходила в столице с мая по ноябрь. Об этом вечере говорили еще долгие месяцы. Этьен де Бомон всегда безупречно выбирал гостей, подчиняясь неизменным критериям: талант, красота и положение в обществе, – не стоит и говорить, что Натали и Лифарь возглавляли список приглашенных. Но берегитесь тех, кому не посчастливилось обладать такими желанными визитными карточками… Атмосфера заговоров и нездорового ажиотажа, где было достаточно нелепостей, описана Эдуардом Бурде, который и сам вместе со своей женой Денизой был постоянным участником подобных забав, в пьесе «Цветок душистого горошка».
Тем вечером сад Бомонов был освещен китайскими фонариками, подсвечивающими множество искусственных тропических цветов из шелка и бархата, разбросанных тут и там большими и маленькими гроздьями. Приап не смог бы украсить сад лучше. Перед пестрой толпой собравшихся – среди них мы узнали бы Габриэль Шанель, переодетую в негритянского матроса, и леди Абди в костюме богини Сиама – появлялись все новые и новые гости, о прибытии которых объявлял лично хозяин. Мадам Элуи Бей, в звенящем костюме африканской царицы, исполняла в окружении группы друзей, одетых в легионеров и словно стремящихся забыть часы сражений, номер, достойный Фреэль или Дамии. Мадам Хорас де Карбучча в образе Антинеи возникла из темноты в паланкине, который несли шесть рабов. Рядом скользил гепард. Наконец, Натали и Бабб де Фосини-Люсанж, переодетые в камбоджийских танцовщиц, исполнили вместе с Фулько ди Вердуро танцевальный номер, поставленный Лифарем, который вызывал в памяти фрески Ангкор-Вата. Тем вечером Натали и Серж в одеждах индокитайских мандаринов снова были самой красивой и фотогеничной парой бала.