Ты тянешься. Ты ныряешь руками мне за спину, доспехами – поясницу, и на себя, к себе, в себя. От слез и паники меняется температура тела, но все равно чувствую только тебя. Как это работает? Как выходит, что ты громче порошков, кислоты, барабанов и щебечущей лампы у входа? Мне щекотно от твоих кудрей на щеке, щекотно внутри от тепла твоего тела. Можно расчесать сердце до крови. Только руки – в воздухе, отпустили твою кофту и застыли: так хотят и так не могут.

Я бы уже от тебя бежал. Но больше не получится. Дело не в самосознании пальцев. Это не они ложатся тебе за шею. Не они обхватывают плечи. Машинально выпрямляется спина, чтобы быть ближе грудью, и, как только я в тебя вплетаюсь, ты целуешь меня в шею без разрешения три кратких раза – почти невесомо, поспешно, и сжимаешь, сжимаешь, склеиваешь.

Я никогда не чувствовал ничего подобного. Желания спрятаться не в своем кармане.

– Я здесь… – шепчешь мне осторожно, – рядом, Итан. – И совсем-совсем не знаешь же, что со мной и отчего. – Почему ты плачешь?

– Я… не могу… сказать.

– Тогда давай отвлекаться. – Поворачиваешь слегка голову, опускаешь подбородок мне на плечо.

Нужно открыть глаза – все цвета и предметы смазаны у тебя за спиной, а ты сладкий и сильный, ты держишь, водишь ладонью по спине. Тихо-тихо. И мягко, и волшебно, и упрямо.

– Помнишь фонтан у станции Пак-стрит? Где мы иногда сидим? – Я кратко мычу в ответ. Конечно, помню. Там в одну из ночей я потянулся к тебе руками. – Знаешь, что он весит почти семь тысяч килограмм? Его отлили в Париже, а сюда привезли как подарок городу от Гарднера Брюера. Он тогда был очень богатым бостонским купцом. – Пищит чья-то машинка, сообщает, что закончила, и чьи-то шаги где-то там. А я слушаю. Тебя. Жалею. Себя. Потому что начинаю таять в теплом свете бережных рук. – На нижней чаше там Ацис с Галатеей. Ты знаешь миф об Ацисе и Галатее? – Знаю, Чоннэ, но мычу так, будто это не так. Говори, пожалуйста, не отпускай. – Ацис был сыном бога леса, а Галатея – морской нимфой. Еще был Полифей, сын По…

– Посейдона, – шмыгаю носом, – бога морей.

– Бога морей… – ловишь мои слова шепотом, улыбаешься, я чувствую. И знаю, что ты тоже – все знаешь. – Он был влюблен в Галатею, а она в него – нет. Она любила Ациса и, когда циклоп убил его из ревности, превратила своего возлюбленного в реку, чтобы он впадал в море и всегда был рядом с ней.

– Это, – я все еще жадно цепляюсь за плечи и только сейчас понимаю, что все-таки на рефлексах сжимаю тебе бедра, – мое любимое слово.

– Какое?

– Всегда.

– Значит, я буду часто его произносить.

Не будешь, Чоннэ.

Звон раздается очень близко. Закончилась моя стирка. Не скоро, но все-таки отстраняешься. Я чувствую неприятные симптомы внутри, но ты еще рядом. Разглядываешь мое лицо. Наверняка красное, мокрое, слишком печальное. Снова пропускаю момент, когда ладони касаются щек. Ты такой нежный.

А я такой же дурак. Прикрываю глаза, пока ты водишь внешней стороной пальцев в попытке стереть остатки моих соленых вод. Когда открываю, ты уже тянешься к корзине и подходишь к моей стиральной машине. Опускаешься на корточки и открываешь защитную дверь. Она щелкает, поддается тебе, конечно, в точности, как я. Вынимаешь вещи: все, что там есть, хозяйничаешь, касаясь пальцами моего нижнего белья, футболок, домашних брюк и ярких полотенец. На лице ничего не отражается, ты просто двигаешься. Руками, спиной, ногами. Перешагиваешь, идешь влево, заполняешь сушилку на верхнем уровне, опустошая корзину, и тянешься в карман за монетами. Раз. Раз. Раз. Рукава свитера ты закатал по локти еще до того, как открыть машинку. Раз. Вижу, как выступают вены, как немного напрягаются мышцы. Раз. Четвертаки съедены, начинается разноцветное торнадо, вместе с ним снова хлопает дверь.

Кто-то вышел или зашел? Оборачиваюсь, смотрю через плечо: еще сушатся чьи-то вещи, владелец ушел переждать в другом месте. Теперь никого, кроме нас. Это опасно. Страшно. Дух захватывает, когда оборачиваюсь:

ты опять очень-очень близко. В глазах – тот же сумрак, что за прозрачными окнами. Они у тебя черные, как те морские ежи, что напоминают пауков. И те же иглы у меня в животе. Но я больше, чем морские звезды и водоросли, значит, ты меня не съешь.

Но это не значит, что нет иного способа лишить меня дыхания. Что-то падает внутри меня на самый, самый низ мужской природы: