Я молча подхватил щенка и бросился к переправе. Кто бы это ни был – бой лучше принимать на своей территории. А еще умнее – убежать от него, если такая возможность пока еще существует. Вряд ли они станут преследовать нас всей стаей по дну реки – там особо не разбежишься. А если и догонят… Что ж, я зло усмехнулся – мне как раз есть, чем их встретить! Становиться кормом для каких-то, пусть и очень больших тварей, я не собирался!
Это было более чем неприятно. Впервые, после встречи с большой собакой, я почувствовал страх. Но тогда я знал, с кем имею дело – а сейчас не мог даже догадываться. Впервые я видел, как поднимается шерсть у щенка – меня это встревожило не меньше, чем следы. Что такое происходит с нами? Что твориться с природой, с нашими организмами, со всем миром? Я, получивший неизвестно откуда, немалую силу и странные волосы, цвета мокрой стали. Щенок, выказывающий очень большую, не по возрасту, сообразительность. Эти звери. Что все это значит? Нечто, совершенно чуждое всему, что я знал, гналось за нами – и хотело убить, так как иной цели у диких животных просто не могло быть.
Знал, или догадывался, об этом и щенок. Он не рвался у меня в мешке, не стремился высвободиться – молчал. Я прыгал, как горный архар, с камня на камень, с бревна на бревно, стремясь, как можно дальше успеть оторваться от этих неожиданных преследователей. Любой неверный прыжок мог занести в сторону, и мы погрузились бы в тину, или чавкающую грязь. Взорам открывались затонувшие лодки и катера, нагромождения затопленных стволов, образовавших целые леса, рыбацкие сети и запутанные в них коряги, много посуды, каких-то полуразложившихся шкур. В одной из лодок я увидел два скелета – их уже почти полностью затянуло бурой тиной и водорослями.
Занятый выискиванием безопасного пути, я не оглядывался назад – зато это делал мой щенок. Он так неожиданно рявкнул за ухом, что я едва не упал, балансируя на одной ноге, на скользком, мокром валуне. Я повернулся. Щенок высвободил свою морду и глядел на берег, покинутый нами. Я проследил за его взглядом – вдалеке, быстро спускаясь с холма, мелькало несколько почти неразличимых теней…
– Твою мать…
Я сплюнул сквозь зубы. Дело принимало дурной оборот. Нас могли настичь раньше, чем мы доберемся до нашего берега. И, сразу, земля под ногами стала уходить куда-то вбок – а я, выдергивая одной рукой щенка из мешка, а второй, стараясь, куда ни будь поставить копье для поддержки, стал падать в эту вонючую грязь. Все поплыло перед глазами – тина и вода, в которую я должен был погрузиться, вдруг дернулась – и вместо них я увидел черную яму. Копье упало плашмя, на обе стороны провала. Кляня все на свете, я сделал что-то, вроде подъема-переворота на древке, и, буквально, вышвырнул себя из этой западни. Пес захлебывался лаем, бил лапами по воде, отчаянно стараясь не утонуть в зловонной жиже. А вокруг все ходило ходуном… Началось еще одно, из сотен, этих постоянных землетрясений, которые не покидали меня уже более двух месяцев. Пусть, не столь мощных, как первое, но тоже, очень неприятных. Метрах в пяти дно вспучилось, и из кратера вылетел столб кипящей воды, обдав нас горячими брызгами. И я, и щенок закричали – каждый, по-своему.
Пес погибал. Он уже не мог самостоятельно вылезти, и только его морда торчала из жижи, в которую он погружался. Я рванулся – копье перехватил лезвием к себе – но древко не доставало до пса. Матерясь и ругаясь, я рванул из-за спины веревку. Бросок достиг цели – а щенок, сообразив, что от него требуется, вцепился в нее зубами с такой силой, что я выдернул его из трясины, как пробку из бутылки. Его, по инерции, пронесло над моей головой, и я едва успел рвануть веревку еще раз – иначе бы он прямиком угодил точно в кратер… Вся вода, которая была поблизости, стала быстро уходить в трещины на дне. Повсюду творилось что-то страшное – трещины змеились во все стороны. Возникли провалы и гейзеры, маленькие и большие, вулканы, выплескивающие кипяток и огонь. Судно, находящееся всего в метрах ста, от нас, накренилось и очень быстро ушло вниз, скрывшись в грязи. Я проследил за ним – было жутко видеть, как погибшее однажды, оно вновь погружается в бездну…
Тряска кончилась, так же внезапно, как и началась. Улеглось волнение среди луж, дыры стали заполняться водой – а там, где мы недавно прошли, появилась извилистая и широкая щель, перепрыгнуть которую было далеко не просто. Я почувствовал нечто, вроде удовлетворения – теперь нас не так просто было догнать!
– Ну, родной, у нас с тобой сегодня полный набор удовольствий! Или как? Что молчишь, испугался?
Щенок не реагировал. Он нахлебался воды, и теперь весь трясся.
– О, да ты никак плох… Ничего, щеня. Сейчас выкарабкаемся на сухое место – я за тебя возьмусь.
Меня самого начало трясти. Выдержать столько в недавнем прошлом, испытать смертельный ужас при катастрофе, выжить в безлюдном городе, суметь убить здоровенную псину – а теперь, едва не пропасть, при самом обычном толчке. Привычка всегда находиться в одном шаге от смерти, так и не сделала из меня фаталиста.
А меж тем, еще нужно было как-то добраться до своего берега – те камни, по которым я переходил дно, теперь пропали, погрузившись в трясину, и я абсолютно не знал, куда поставить ногу. До берега было не менее полутораста шагов. А до подвала – об этом и думать не хотелось! Мерить километрами расстояние не приходилось – вся ходьба больше напоминала прыжки с препятствиями, чем обычный шаг. Выждав еще, какое-то время, я осторожно стал продвигаться вперед, проверяя дно копьем. Вода доходила мне в некоторых местах до пояса, но, в основном, не превышала коленей – идти было можно. Я опять засунул щенка в мешок, оставив ему возможность высовывать голову для обзора, и принялся зигзагами лавировать меж опасных мест, все ближе подбираясь к обрывистому берегу.
Щенок насторожил уши. Поняв, что его слуху можно доверять больше, чем своему собственному, я остановился. Мы оба замерли, ожидая чего-то, что должно было сейчас произойти…
С покинутого нами берега, донесся жуткий визг – словно скрежет камнем по стеклу. Те, кто намеревался нас настичь, уперлись в невидимую нам преграду, и теперь, зло и яростно, выражали свое разочарование… Это землетрясение, создало там расщелину, преодолеть которую они не осмеливались. Но она не мешала им нас видеть, или чуять. Но я, как ни старался, никого не мог различить, стоя почти по грудь в воде. Только щенок, опять топорща шерсть, неотрывно смотрел назад, и скалил свои маленькие клыки…
А визг повторился – и наступила тишина. Весь в грязи, вымазанный тиной, я закусил губу, и вновь стал продираться к берегу. Можно было уже не торопиться – мне стало ясно, что неведомый враг не решиться повторить наш маршрут. Но ведь река тянется на много километров выше, и ниже, этого места – они всегда могли попытаться пересечь дно не только здесь!
… Мы сидели на берегу. Я сурово рассматривал русло, пытаясь увидеть и опознать любое проявление движения, между черных провалов и, тускло отражающих свет, водяных озер. Но ничто не нарушало покоя этого дна, кроме легких порывов ветра, заставляющих воду трястись мелкой рябью. Словно не было только что, ни толчков, ни нашего бегства… Это могли быть одичавшие собаки – хотя, никогда раньше я не мог представить таких больших собак. И следы – они, если разобраться, никак не могли оказаться собачьими. Но, тогда – чьими? Я тщетно ломал себе голову – выяснить, кто это мог быть, можно было, только увидев их вблизи. Те тени, которые заметил щенок, были слишком далеко…
– Ну что, Черный? Пойдем в поход?
Так и не придумав щенку имени, я называл его всякий раз по-разному. То Щеней, то Черным, то просто – собакой. Как-то не вязалось, с его добродушной физиономией, ни одна кличка – хотя он с готовностью окликался на любую. Но я понимал, что это все – не то… Называть его как-либо сурово – не получалось, а звать Дружком – и вовсе, глупо. Так он и оставался с кучей временных прозвищ, не имея ни одного постоянного.
После возвращения с того берега, где мне так удачно повезло упасть в яму, и не сломать при этом кости, мы несколько дней отдыхали. Едва я проснулся, после того, как мы, обессиленные и уставшие, повалились спать, как сразу потянулся к футляру. Я обладал оружием! Пусть, не современным, и не способным поражать как огнестрельное – но оружием, с которым чувствовал себя, если уж и не воином, то, по крайней мере, кем-то вроде него. В сторону ушли и копье, и топор – они не шли ни в какое сравнение с тем, что теперь висело у меня в изголовье.