Второй съезд писателей СССР явился триумфом М. Джалиля далеко не случайно. В словах А. Суркова, С. Вургуна, С. Щипачёва о поэте выразилось вызревавшее новое понимание поэзии, её роли в жизни, воплотились новые тенденции в развитии советской литературы. Вспомнить надо, что в первые послевоенные годы «жестокий и непраздничный опыт, который несли с собой поэты фронта» 2, не принимался. С. Наровчатов лишь в 1947 году смог спросить, сколько же можно отмахиваться от фронтовых стихов 3. Стремительно — в 1947–1954 годы — формируется «узловое», по выражению Л. Лавлинского, поколение — поколение поэтов-фронтовиков: М. Луконин, С. Наровчатов, С. Гудзенко, К. Ваншенкин, А. Межиров, М. Дудин, А. Недогонов, Е. Винокуров, Б. Окуджава, М. Львов, Б. Слуцкий, Ю. Друнина, С. Орлов. А также — А. Малышко, Д. Кугультинов, К. Кулиев, М. Карим, Г. Эмин, П. Воронько, Э. Межелайтис, Я. Ухсай, Н. Наджми, С. Хаким, З. Нури, Ш. Мударрис. И в сороковые, и в пятидесятые это поколение находилось на стержне многонационального литературного развития. В этот ряд вошёл и М. Джалиль. Между прочим, понять и принять трагизм его произведении помогли именно эти поэты. Они заставили принять жестокое слово правды о войне. Без них вряд ли смогли бы читатели воспринять весь ужас, который несли джалилевские строки, всю силу преодоления, образующую ритм и ткань его стихотворений. Примечательно, что К. Симонов дважды принял участие в судьбе военной поэтической плеяды. В 1944 году в статье «Подумаем об отсутствующих» он заявил о возникновении нового поколения и, обильно цитируя, представил А. Недогонова, М. Луконина, С. Наровчатова; после этого они ещё долго ждали признания. Второй раз он встретился с этим поколением, когда прочитал Джалиля и первым их опубликовал. Это поколение, воссоздавшее судьбу солдата Отечественной. С. Наровчатов сказал о себе и своих известных и безвестных сверстниках по историческому опыту: «Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но всё вместе оно стало таким» 1. Они оставили лирико-драматическую исповедь поколения. В нём — и джалилевские страницы.
Второй Всесоюзный съезд писателей явил новый облик литературы страны. В литературе работали не только те, кто зачинал её, но и те, кто пришёл с новым опытом и новыми взглядами: В. Овечкин, А. Твардовский, А. Яшин, К. Симонов, А. Еники, С. Хаким, Э. Казакевич, С. Капутикян, З. Нури, М. Карим, Ф. Хусни, О. Гончар, О. Берггольц, Р. Нигмати. Писали в те годы А. Платонов, М. Шолохов, В. Гроссман, М. Ауэзов, А. Ахматова, Б. Пастернак, А. Толстой, Л. Леонов, С. Айни. М. Шолохов констатировал, что «бедствием» стал «серый поток бесцветной, посредственной литературы, который последние годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок» 2. Шолоховский диагноз был поставлен почти сорок лет назад, а точность и своевременность его со временем становились лишь очевиднее. Полнота отражения жизни, художественная её глубина невозможны без уважения автономности писательской позиции. Съезд был согласен с О. Берггольц, что надо «как можно бережнее относиться к индивидуальности, личности поэта» 3. Работа съезда, выступления М. Шолохова, В. Овечкина, О. Берггольц выявили и противоречия, накал внутреннего драматизма и гуманистическую направленность тогдашнего и последующего литературного развития.
Съезд как бы принял в лоно советской литературы моабитские тетради М. Джалиля, они были восприняты как органическая составная литературного развития страны. Стихи поэта, как писал чуть позже правофланговый военного поколения М. Луконин, дают «наглядный ответ на вопрос, что такое советская поэзия» 1.
Татарский обком КПСС в ноябре 1955 года, опираясь на предоставленные ему данные, обращается в ЦК КПСС с запиской. В ней сказано, что М. Джалиль, начав в 1919 году творческий путь, вырос в крупного поэта яркого общественного темперамента. «С первых дней Великой Отечественной войны, — говорилось в записке, — Муса Джалиль ушёл на фронт... Тяжело раненный поэт попал в фашистский плен, но и там, в тягчайших условиях фашистского застенка — берлинской тюрьмы Моабит, со всей силой поэта-борца продолжал воспевать героизм советского народа, твёрдо веря в его победу. Здесь он вёл большую работу по разложению фашистского легиона „Идель — Урал“, за что был казнён.
Поэт-коммунист Муса Джалиль до конца своей жизни остался предан своей Родине и партии, он жил и погиб как герой» 2. Записка рассматривалась в декабре 1955 года в ЦК КПСС.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 февраля 1956 года Мусе Джалилю посмертно присваивается звание Героя Советского Союза.
Указ вызвал новую волну интереса к пути поэта в военные годы, к его личности, к его биографии. Сообщалось о героизме поэта, но читателю хотелось знать самому, как же складывались обстоятельства, приведшие М. Джалиля к трагическому финалу. Критики, литературоведы не располагали ничем, кроме того, что содержалось в джалилевских тетрадках: там имелись упоминания о друге, товарище по заключению бельгийце А. Тиммермансе, о татарском поэте А. Алише, которому посвящалось одно из стихотворений и стихи которого были в первом блокноте; там назывались тюрьма Моабит, река Двина, Волховский фронт. Путь поэта был прорисован и в вошедших в лирику деталях, подробностях. Казалось бы, ничтожно мало, но хватило — ниточки были весьма надёжными.
Журналистская хватка К. М. Симонова принесла одну из первых, но крупных удач.
В 1956 году в Брюсселе должен был состояться международный форум поэтов. Туда направлялись К. Симонов, П. Антокольский. И вот, продолжая, как он писал, коллективные поиски, К. Симонов взял у вдовы Джалиля письмо и зачитал его на конгрессе. Роже Бодар, поэт, член Бельгийской Академии наук, связался с Министерством иностранных дел, и вскоре стал известен адрес Андре Тиммерманса. К. Симонов опасался, что это может быть другой человек, так как фамилия «Тиммерманс» так же распространена в Бельгии, как Кузнецов, Петров в России. Но К. Симонову повезло. А. Тиммерманс, страховой служащий, житель городка Тирлемон, знал Джалиля.
А. Тиммерманс принимал участие в движении Сопротивления. Его задачей было составление списков предателей — коллаборационистов, сотрудничавших с фашистами, распространение подпольной газеты. После ареста А. Тиммерманса судили и отправили сначала в брюссельскую тюрьму, а позднее он побывал и в Моабите и в Шпандау. Потом А. Тиммерманса и его товарищей судили во второй раз. В последние месяцы войны он находился в лагере около Эльбы.
А. Тиммерманс сообщил много нового. Он рассказал, что Джалиль говорил о предательстве, которое погубило подпольную организацию.
Долгие годы официально признанной датой смерти Джалиля считалось 10 января 1944 года, когда он будто бы был казнён. Но рассказ А. Тиммерманса позволил уточнить эту дату. Оказалось, что он видел поэта в тюрьме Шпандау в августе 1944 года. В то время, в связи с покушением Штауфенберга на Гитлера, туда свозили всех политических заключённых. Во время прогулки Тиммерманс услышал шёпот Джалиля, поэт сказал по-немецки, «что суд состоялся и что ему отрубят голову» 1. Потом они встретились в бане. Муса «похудел и выглядел бледным... Я сообщил ему, что рукописи находятся уже в надёжных руках в Бельгии. Он был счастлив» 2. Да, это значило для поэта невероятно много.
Как выяснилось, Тиммерманс сидел с Джалилем в одной камере в Моабитской тюрьме в Берлине. Очевидно, Джалиль знал, что его могут в любую минуту увести, и поэтому заранее передал блокнот Тиммермансу. Интересно, что, хотя потом они были вместе ещё полмесяца, Джалиль ни разу не напомнил А. Тиммермансу о блокноте. Не напомнил и когда они встретились позже, в Шпандау. Сам А. Тиммерманс так говорил об этом: «Он один раз сказал мне и, наверное, верил, что я сделаю это, раз обещал. Я повторяю — он был очень спокойный и мужественный человек. Я не мог не выполнить его просьбы. Встаньте сами на моё место: мне передают тетрадь на незнакомом языке, я не могу её прочесть, я не знаю, что в ней написано. Я знаю, что человек, который мне отдал свою тетрадь, — поэт. Я не знаю, какой он поэт, хороший или плохой, но я знаю, что он хороший человек, я его глубоко уважаю за его спокойствие и мужество, и раз такой человек — товарищ по камере — просит меня что-то сделать, то я знаю, что это надо сделать. Я думаю, что он мне при последнем свидании не напомнил о своей просьбе потому, что знал, что я сам помню о ней» 3.
У фашистов существовало правило: заключённые до суда носили ту одежду, в которой они были схвачены. Все лишние вещи после суда переправлялись на родину. Это правило не распространялось на советских людей. Когда из Моабита А. Тиммерманса перевели в Шпандау, там ему предложили сдать вещи, среди которых была маленькая тетрадь со стихами. Немцы, вместе с безопасной бритвой, молитвенником отправили её в Бельгию, в город Тирлемон. Старушка — мать Андре — отнесла тетрадь знакомым; она боялась обысков в своём доме, уже взятом фашистами на заметку.
Освобождённый Советской Армией, А. Тиммерманс долго болел. Заветную тетрадь отнёс в советское консульство в Брюсселе его друг.
К. Симонову мы обязаны не только тем, что он нашёл А. Тиммерманса. Его встречи и беседа с А. Тиммермансом продемонстрировали, что искать свидетелей жизненного пути М. Джалиля можно и нужно не только у нас в стране, но и за рубежом. В ГДР нашлись почитатели таланта поэта, они — Л. Небенцаль прежде всего — много помогли. Практически поиски и шли через ГДР. Впоследствии разыскания за рубежом дадут серьёзные результаты.
Но главными оставались разыскания у нас в стране. Удачи приходили постепенно, частенько поиск осложнялся. Дело в том, что Г. Кашшаф, Ю. Корольков, И. Забиров — все они работали на свой страх и риск. Бывали случаи, когда, казалось, являлась ослепительная удача, а по прошествии времени выяснялось, что в новых данных многое неверно. Это было закономерно: возникали естественные расхождения в воспоминаниях, трудно было отличить истину в наслоениях, которые появлялись по разным причинам — по прошествии времени просто трудно ясно и чётко восстанавливать давние события, нелегко помнить даты. Фактически всем, кто шёл по следам поэта, приходилось по нескольку раз выверять свои же публикации, основанные на, как казалось поначалу, абсолютно достоверных данных, но которые вступали в противоречие с другими сведениями. Сам я, причастный к судьбе джалилевской поэзии с 1953-го года, отдал силы исследованию его поэзии, не занимаясь его биографией, борьбой в тылу врага. Изучению героических деяний Джалиля и его соратников посвятили десятилетия своей жизни его биографы. Жаль, что поэзия М. Джалиля в контексте татарской, советской и мировой литературы раскрыта ещё весьма приблизительно, хотя здесь есть хороший задел, созданный Н. Юзеевым, В. Воздвиженским, а также и его биографами — Г. Кашшафом, Р. Мустафиным. Работа по исследованию жизненного пути поэта велась сразу в нескольких направлениях. В Берлине восстанавливались данные о лагерях, тюрьмах. В Казани, Уфе, Ташкенте — пути соратников М. Джалиля (Н. Лешкин, Ю. Карчевский, И. Забиров и другие). Меж тем поток материалов нарастал. Воспоминаниями стали делиться родные поэта (брат, сёстры), товарищи по учёбе, по редакциям журналов. В этих условиях возрастала необходимость некоего фильтра, который просеивал бы постоянно пополнявшиеся материалы, помогая отобрать многократно проверенные свидетельства.
Центром разысканий стала Казань, нити сходились к Гази Кашшафу. На его авторитет, честность и добросовестность, на его труд полагались те, кто становился обладателем новых сведений о поэте и связанных с ним событиях — и сотни добровольных помощников по всей стране, и писатели, ставшие друзьями поэта в Москве (К. Симонов, И. Френкель, Ю. Корольков, а также С. Кристи, Л. Шилов), в Ташкенте (И. Забиров).
Своим биографом Г. Кашшафа сделал М. Джалиль. Известно, что на войне возможность гибели осознавалась весьма ясно. Мысли эти приходили и к М. Джалилю. 20 марта 1942 года, посылая Г. Кашшафу 11 стихотворений, М. Джалиль рассказывает о своей жизни, об отправлении на фронт, добавляет: «Ты был и остался самым сердечным, близким и заботливым другом моим. Ты в такие трудные мои дни поддержал меня дружескими искренними письмами, заботился о моём творчестве, о книге и моей семье... В случае моей гибели я целиком всё моё творчество доверяю тебе. Завещаю, что всё, что я творил при жизни, целиком передаётся под твой контроль, под твоё покровительство и заботу... Я от (из) части пришлю официальное завещание такого содержания» 1. В письме от 27 мая 1942 г. Джалиль действительно прислал «Завещание». В это же время он пишет жене. Амине-ханум, большое письмо, где размышляет о жизни, о том, что на войне смерть недалека, о судьбе поэта. В «Завещании» М. Джалиль достаточно подробно пишет о том, что надлежит сделать Г. Кашшафу в случае его гибели: собрать его произведения, напечатанные и рукописные, письма, дневники, издавать их под его редакцией, с его комментариями. Поэт просит всех помогать Г. Кашшафу в исполнении его завещания 2. Кашшаф издал «Моабитские тетради» (1953), подготовил совместно с А. Джалиль трёхтомное, а затем и четырёхтомное собрание сочинений.
Но, пожалуй, главным делом его стал поиск друзей и товарищей поэта по 1920-м, 1930-м годам, его соратников по борьбе с гитлеризмом.