Часть первая

ЗАРНИЦЫ ВОЙНЫ

Читатели первой публикации стихотворений М. Джалиля из моабитских тетрадей испытали потрясение — перед ними предсмертная исповедь. Вряд ли кто осознал тогда, что возвращение М. Джалиля из забвения — это не только акт справедливости по отношению к поэту, но и одна из самых ранних примет нового этапа в истории советской литературы, в истории страны.

Несколько стихотворений, написанных в Моабитской тюрьме, как было указано в тексте, предварявшем публикацию, увидели свет в «Литературной газете» 25 апреля 1953 года. Стоит вспомнить, что прошёл месяц с небольшим после смерти Сталина. Ещё немало времени протечёт до переломных событий в политике, экономике, во всей жизни страны и народа.

В апреле 1953 года всё, что для нас сегодня стало реальностью, было ещё неизвестно. Никто не знал, как и в чём изменятся критерии, каким масштабом станут измеряться весна 1953 года, предшествующие да и последующие десятилетия. Отсутствовал огромный социально-политический контекст истории страны; он стал возвращаться к нам после февраля 1956 г. и в особенности после апреля 1985 года.

Имя и строки М. Джалиля полыхнули зарницами отгремевшей войны, за ними послышались колокола великой народной печали, великой народной гордости.

Земля наша, выдержавшая тяжёлую битву, хранит память о войне. Волховские леса, где водил бойцов в атаку политрук Муса Джалиль, до сих пор полны осколков. Поэт рассказал о мужестве солдат, защищавших Ленинград на его дальних подступах, поведал миру то, что миллионы невысказанно хранили в своих сердцах или уносили с собой. Бойцы, сражаясь в Брестской крепости и у Ленинграда, на Курской дуге и у Севастополя, штурмуя Берлин, стремились оставить о себе память для близких, для отчизны. «Погибаю, но не сдаюсь», — писали они, оставаясь навек на безымянных высотах. Джалиль заговорил от имени павших под Москвой, победивших под Кёнигсбергом, на Одере, погибших в кабале гитлеровских нелюдей, в огне Освенцима, в атаке на рейхстаг.

Советская многонациональная литература эпохи войны рассказала о всенародной битве с врагом. Уникальность художественного наследия Джалиля в том, что он оставил поэзию осознанного многолетнего единоборства с противником. Его жизнь и его поэзия — поединок с врагом. Умелый, самостоятельный офицер на фронте, он стал отважным хладнокровным борцом в плену, в подполье. Его поэзия — дневник его чувств и мыслей, летопись будней и героики солдатской жизни. Джалиль сражался и писал, — как дышал, он во всём был искренен и последователен. В стихотворении «О героизме» он обращается к земляку, пишущему стихи:

Джалиль знает, что стихи воюют. Но он напоминает простую истину: словом не поразишь идущего на тебя врага, слово не вызволит в бою, нужно сражаться:

Джалилевское противопоставление слова и поступка жёстко, сурово, прямолинейно. Но в этом требовании подтвердить клятву верности в стихах мужеством в бою отражается мироощущение эпохи Великой Отечественной, выражается характер Джалиля.

Судьба по-своему выделила черты поэзии Джалиля — как общие для лирики войны, так и индивидуально-особенные. Стихи поэта увидели свет незадолго до десятилетия победы, они были восприняты как слово тех, кто был доселе нем — пропавших без вести, оказавшихся в плену. Они были услышаны и как слово неведомое — слово павших. Ещё не слышанным доселе трагическим завещанием звучали строки:

В строках М. Джалиля было уже знакомое — непокорность, готовность к борьбе. Верность песне: песня здесь символ, для поэта это искусство. Но было и непривычное — ситуация стоического ожидания неотвратимой гибели.

В номере «Литературной газеты» от 25 апреля 1953 года увидели свет не только «Мои песни», но также и «Пташка», «После боя» («Прости, родина!»), «Не верь!», «В лагере» («Лес»), «Мой подарок бельгийскому другу» («Мой подарок»). Основные мотивы поэзии и всей литературы военных лет предстали в необычной окрашенности, выявились в глубокой сопряжённости с проблемами вечными — жизни и смерти, величия и низменности, чести и предательства, духовности и нравственной деградации. За ними вставал не уже привычный образ фронтовика — пехотинца, лётчика, артиллериста, за ними виделся человек в трагической коллизии, глубоко осознающий своё участие в противостоянии гуманизма и бесчеловечности, добра и зла. Вместо привычного и дорогого «Жди меня, и я вернусь, только очень жди...» звучали слова совсем иные, тяжкие:

Пожалуй, так впервые была в поэзии заявлена тема доверия, столь пронзительно вставшая в нашей жизни, в нашей морали.