На последней страничке блокнота Джалиль обращается к «другу, который умеет читать по-татарски и прочтёт эту тетрадку». Он сообщает: «Это написал известный татарскому народу поэт Муса Джалиль. Испытав все ужасы фашистского концлагеря, не покорившись страху сорока смертей, был привезён в Берлин. Здесь он был обвинён в участии в подпольной организации, в распространении советской пропаганды и заключён в тюрьму. Наверное, его присудят к смертной казни. Он умрёт. Но у него останется 115 стихотворений, написанных в заточении. Он беспокоится за них... Если эта книжка попадёт в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги и после войны сообщи в Казань, выпусти их в свет, как стихи погибшего татарского поэта. Это — моё завещание» ¹.

Человека, принёсшего стихи, «ни о чём не успели расспросить, ни кто он такой, ни имени, ни адреса» ², — пишет Г. Кашшаф. Впоследствии он и установил, что это был Нигмат Терегулов. Н. Терегулов умер на следующий год (1947), «и узнать, как была спасена первая (счёт ведётся по времени поступления в Казань, в Союз писателей. — Р. Б.) Моабитская тетрадь, какими путями она была доставлена на Родину, уже не представлялось возможным» ³. Но усилия долгих лет дали плоды: удалось установить, что эту самодельную тетрадку ему вручили во Франции с просьбой сохранить. Н. Терегулов, видимо, любил эти стихи, он их многократно переписывал. Н. Терегулов сражался с гитлеровцами во Франции, уцелел. Сохранил и тетрадь, привёз на родину, отнёс по указанному адресу. Отнёс — и ушёл. Он не ждал благодарности. Он выполнял долг чести. Да и кому интересен тогда был военнопленный, злой судьбой кинутый в легион, убежавший во французское Сопротивление, человек такой трудной жизни; он сам понимал, что его судьба не укладывается в официальные нормы 1946–1947-го годов.

Вторая тетрадь, написанная — в отличие от первой, где алфавит арабский, — латинскими буквами ⁴, поступила в Казань из советского консульства в Бельгии в 1947 году. Она, как и первая, умещается на ладони.

Первая — в красноватой полупрозрачной обложке, вторая — обёрнута в тонкую серую картонную бумагу. На серой тетрадке написано по-немецки: «Taschenbuch für deutsches-türkisch-russisch Wort und Gedicht» (Карманный словарь для немецких-тюркских-русских слов и стихотворений). Ниже стоят слова, написанные по-татарски: «Муса Джалиль. Стихи и словарь. 1943–1944». Словаря там нет. Все эти пометки сделаны с целью дезориентации в случае обнаружения тетрадки. Блокноты сшиты из разной бумаги. На некоторых листках стоит типографский штамп Feldpost (полевая почта). Большинство листков не имеет этого штампа.

Это и есть то, что именуется моабитскими тетрадями.

Они и помогли узнать о судьбе Джалиля. И не только и не столько записи, которые оставил на их страницах Джалиль: перечень боевых, верных до конца товарищей, имя предателя, даты. Если бы не стихи, мы, наверное, так и не узнали бы о поэте. Песни дали тем, кто был озабочен его судьбой, путеводную нить для поисков:

В освобождённой Европе, где долгие годы бесчинствовали гитлеровцы, трудно было отыскать следы одного человека, его соратников и друзей. Только на территории Германии находилось около десяти миллионов пленных, согнанных со всего света. Джалиль, один из этих десяти миллионов, имел ничтожно мало шансов на то, что имя его не затеряется. В легионах «Идель — Урал» были всего лишь тысячи, их разметало в боях — в боях против гитлеровцев! Найти человека, к тому же не входившего в списки легионеров, обнаружить его следы в тюрьмах — задача невообразимо трудная. Стихотворения позволили узнать не только о М. Джалиле, они дали возможность установить, что легионы, сколоченные из коренных жителей Поволжья — Приуралья, преимущественно из татар (хотя были люди разные, были и евреи), выступили с оружием в руках против гитлеровцев. За судьбой Джалиля стояли судьбы тысяч людей. Стихи стали поистине волшебной нитью в чудовищном лабиринте второй мировой войны, вихревом кружении миллионов людей на огромной территории — от наших земель до берегов Атлантики.

Возвращение стихотворений М. Джалиля вызвало весьма различную реакцию. Официальная, видимая всем, такова: были прекращены публикации поэта. В 1947 году Татгосиздат выпускает сборник детских стихотворений «Подарок самым маленьким». Театр оперы и балета ставит в 1947 г. оперу «Ильдар» на либретто М. Джалиля. Журнал «Совет эдэбияты» («Советская литература») публикует отклики на постановку (1947, № 6). Но с середины 1947 года публикации прекращаются ¹. Причины бесспорны: необходимо расследование сложнейшего дела — истории возникновения и существования батальонов «Идель — Урал», истории возвращения стихотворений М. Джалиля.

Ш. X. Хамматов, давний работник партийной печати Татарии, сообщает: «Долгое время имя патриота было скрыто завесой неизвестности. Никто не мог сказать о нём что-то определённое. Ходили разные кривотолки... В редакции газет и журналов шли письма, авторы которых интересовались судьбой поэта-коммуниста. К сожалению, успела распространиться и ложная информация — будто бы Джалиль изменил родине» ².

Вдова М. Джалиля и в военные, и в послевоенные годы, наталкиваясь подчас на холод, неверие, подозрительность, а иногда и оскорбления, ставя и себя с дочерью под удар, продолжала тревожить высокие инстанции (вплоть до министра МГБ Абакумова) просьбами прояснить судьбу мужа. Её неколебимая вера в М. Джалиля, неуступчивая озабоченность его судьбой заставляли искать, понуждали разбираться в сложнейших ситуациях, которых было немало и на фронте, и в фашистских лагерях. Вдове говорили: Вы получаете пособие как жена офицера, стало быть, соответствующие учреждения положительно оценивают военные годы Вашего мужа, М. М. Залилова. Она же продолжала настаивать на полной ясности: положительное отношение в данном случае означает возвращение поэта М. Джалиля читателю. Вокруг вдовы складывался круг друзей поэта: М. Максуд. Р. Фаизова, А. Файзи, Г. Кашшаф. Круг этот год от году расширялся, присоединились Ш. Маннур, Н. Исанбет, С. Хаким, Н. Юзиев, Р. Мустафин. Со временем за поэта стали бороться его стихи — в оригинале, в подстрочниках они взывали к разуму и совести, к пониманию и благородству. Именно стихи сделали друзьями М. Джалиля русских поэтов, ставших его переводчиками — И. Френкеля, а затем С. Липкина, А. Ахматову, С. Маршака, Т. Ян, А. Тарковского, П. Антокольского. М. Карим вспоминал много позже «слова Константина Симонова, сказанные им тогда, когда над святым и высоким именем Джалиля стояли туман малодушного сомнения и тень трусливого неверия. Он говорил: „Человек, творивший такие стихи, не может быть предателем!“ А в тех обстоятельствах утверждать подобное — тоже нужно было мужество, и немалое» ¹. Без такой абсолютной уверенности не смог бы К. М. Симонов ещё в 1952 году заслать стихи в набор. Год продержал он их, не рассыпая, борясь с теми, кто внушал не доверяться сердцу, стихам, голосу совести, — и напечатал. Разум, доверие, совесть, сердце — это немало и на весах литературы, и на весах истории.

Так появились стихи 25 апреля 1953 года в «Литературной газете».

Публикация нескольких стихотворений М. Джалиля через месяц после ухода Сталина словно молнией высветила новизну исторической и литературной ситуации. Здесь всё было примечательно: выход в свет произведений поэта, узнавшего плен, поэта, погибшего в битве уже в фашистском логове. Признанием Джалиля общество заявляло о своём уважении к поэзии, создававшейся в тюрьмах и лагерях, на гитлеровской каторге. Признанием Джалиля общество отдавало дань уважения личной чести, личной порядочности.

М. Джалиль был, пожалуй, одним из первых, если не самым первым, чьё имя возвратилось на родину. Однако не случайно, что до сих пор в газетах — вплоть до районных — и в журналах восстанавливаются эпизоды схватки с фашизмом, по-прежнему сильна жажда узнать всё, все имена, все эпизоды.

Память войны не уходила, с годами она саднила всё больше. Стало известно о непреклонной стойкости генерала Карбышева, других героев. Татарский писатель Н. Даули рассказал о тех, кто сражался в любых условиях, даже в плену. Бесчисленны записи на чудом уцелевших клочках бумаги, слова на стенах тюремных камер — помните, мы погибаем, сражаясь. Со временем сердечная боль заставила О. Берггольц сказать слова, ставшие всенародным заветом: «Никто не забыт и ничто не забыто». Десятилетия ищут — и по сей день — родственники своих потерянных в военные годы родных; всесоюзное радио продолжает передавать список ищущих и имена тех, кого разыскивают, уже через более чем сорок лет после окончания войны. Десятилетия работают поисковые группы — они идут по линии фронтов, устанавливаются захоронения, уточняются имена воинов: по городам и весям, в том числе и в глубоком тылу, возводятся памятники тем, кто ушёл воевать. Газеты продолжают обсуждать, как лучше, как полнее, как достойнее воздать долг памяти тем, кто воевал, а также тем, кто трудом ковал победу.

Вступление страны в новую эпоху ознаменовано и усилением внимания к памяти войны. Во второй половине 1980-х годов, пожалуй, впервые столь полно стали освещаться проблемы, рождённые военным временем, проблемы, связанные с пленом, фашистской оккупацией. Не обошлось без жестоких споров, где всё договаривалось до конца. Вяч. Кондратьев, резюмируя отклики на статью «Живым и мёртвым» в газете «Известия», писал, что судьбы тех, кто в военную пору узнал фашистскую каторгу, учат одному: «Вести себя достойно и мужественно, как вели себя миллионы солдат и командиров Отечественной войны» ¹. Пожалуй, Вяч. Кондратьев здесь точно выразил тот пафос, которым пронизаны читательские отклики, статьи о войне, выходящие по сей день в газетах, журналах страны. Память о войне нужна и обществу, и народам, и людям. В докладе на торжественном собрании, посвящённом 40-летию Победы, было сказано: «В пламени Вечного огня, величественных мемориалах и скромных обелисках, в произведениях литературы и искусства, в сердцах современников и наших потомков навсегда сохранится память о бессмертных подвигах тех, кто первым поднимался в атаку, грудью закрывал амбразуры, шёл на воздушный таран, бросался с гранатами под танки, в матросских бушлатах сходился с врагом врукопашную, кто топил вражеские корабли, пускал под откос эшелоны, мужественно сражался на невидимом фронте, кто стоял насмерть на поле боя, кого не сломили ни пытки, ни фашистские застенки и лагеря» ¹.

Со временем становится очевидно, что история страны нуждается во внимательном изучении на всех этапах нашего развития. Это относится и к войне — и к тому, что ей предшествовало, и к тому, что за ней последовало, и, конечно же, к ходу самой великой нашей битвы с фашизмом.

Публикация заставила активизироваться всех: и тех, кто по служебной необходимости занимался установлением истории легионов, и тех, кто, как Г. Кашшаф, председатель комиссии по наследию М. Джалиля, оказался адресатом сотен самых разных писем, и тех, кто переводил, издавал М. Джалиля, и тех, кто занимался изучением его творчества и жизни. Начался путь поэта к народу, последовали статьи, новые публикации, новые находки. Практически всё это совершалось одновременно.

Имя М. Джалиля обретает всё большую популярность. Выходят первые отклики — статья 6 июня 1953 г. в «Правде», написанная председателем Союза писателей Татарской АССР Г. Башировым, 24 июля 1953 г. в «Известиях» печатается статья Г. Кашшафа. Джалиля много переводят, он вызывает искреннее преклонение. Анна Ахматова признавалась: «Стихи Мусы Джалиля я переводила с понятным всякому чувством тревоги и волнения. Нельзя касаться его произведений, не думая о трагической судьбе этого замечательного человека и хорошего поэта» ¹. В 1953 году в Казани выходят «Моабитские тетради» — наиболее памятный для меня сборник: и потому что первый, изданный так быстро, и потому, может быть, что он и внешне похож на моабитские тетради, которые я не раз держал в руках, когда они ещё не были в музее, — небольшая, карманного формата, книжечка в тёмно-красном переплёте. В 1955 году «Советский писатель» и Гослитиздат выпускают сборники М. Джалиля; последний отражал весь творческий путь поэта и стал основой для изданий на языках народов СССР, социалистических стран, на языках Европы и мира.

Имя М. Джалиля торжественно прозвучало на Втором съезде советских писателей (декабрь 1954 года). А. Сурков в докладе о поэзии сказал о М. Джалиле как о советском патриоте-интернационалисте, цитировал строки из стихотворения «Палачу». Другой докладчик, Самед Вургун, также цитировал М. Джалиля (прочёл стихотворение «Не верь!»), поставил «светлый образ поэта-патриота» в общественный контекст: в годы войны «лучшие качества советской поэзии проявились со всей мощью» ². Муса Джалиль создавал стихи гордые и победоносные. Позже, уже в Казани, С. Вургун скажет запомнившиеся и часто цитируемые слова: «Мир и мировая литература знают много поэтов, обессмертивших свои имена неувядаемой славой, но таких, как поэт-герой Муса Джалиль, увековечивший своё имя и бессмертными творениями и смертью, которая сама является подвигом, не так уж много. Вот они: великий Байрон, славный народный поэт Венгрии Петёфи, герой Юлиус Фучик и, наконец, Муса Джалиль» ³. О поэте сказали и выступавшие на съезде, в частности, С. Щипачёв: «И в докладе Суркова и в содокладе Самеда Вургуна было отдано должное пламенному татарскому поэту-герою, погибшему мученической смертью, — Мусе Джалилю». И С. Щипачёв напоминает о долге общественности перед поэтом, о требованиях порядочности, совести: «Но прошло десять лет со дня его гибели, прежде чем книга его стихов, написанных в Моабитской тюрьме, вышла в Казани на татарском языке.

Нелегко было бельгийскому партизану — товарищу Мусы Джалиля — выполнить его завещание и доставить эту тетрадь стихов в руки советских людей, но ещё труднее было преодолеть сопротивление тех сил, которые препятствовали изданию этих стихов, ещё труднее было справиться с людьми, которые пытались очернить честное имя Джалиля» ¹.