К моменту, когда он должен был уехать в Испанию, нас уже связывало очень многое. Он был значительно старше, и у меня не существовало душевной тайны, которую бы я от него скрывал. Вскоре я убедился, что и он от меня ничего не таит.

В этот мой приезд в Москву мы встретились только один раз, что могло показаться странным. Прежде я нередко останавливался у него дома. На этот раз я получил комнату в гостинице «Москва» и, сколько ни звонил, застать Залку дома не мог.

Как-то в середине дня раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел Залка. Он был в штатском костюме, это ему не шло: плотная, но упругая фигура куда лучше выглядела в сапогах и гимнастерке. Я слегка упрекнул его: мол, тебя совершенно невозможно стало поймать. Не отвечая на упрек, Мате сказал:

— Знаешь, Савва, я скоро уезжаю.

Я не почувствовал многозначительности, с которой он это произнес, и довольно безразлично спросил:

— Куда?

— А вот этого я тебе не скажу! — с торжествующим лукавством сверкнул он глазами.

Он не терпел пустословия и дешевых острот, не любил и легкомысленных розыгрышей, модных среди нас в то время. Поэтому мне показался странным его непонятный ответ.

— Если не хочешь сказать куда, зачем говоришь, что уезжаешь?

Лицо его вдруг нахмурилось, он положил мне руку на плечо и, глядя прямо в глаза, медленно произнес:

— Этого тоже никто не должен знать, кроме тебя. Ты меня понял?

Честно говоря, я ничего не понимал. Все мы в те годы часто ездили, но в этом, конечно, не было ничего таинственного. Я не знал, как к этому разговору отнестись, и уже готов был его принять за неуместную шутку. Но Залка не дал мне времени ни для размышлений, ни для оценки его слов. Он предложил сходить с ним в кино — завтра с самого утра, в десять.

Я думал, что речь идет о просмотре нового фильма, на который ему удалось заполучить лишний билет. Но зал стереокино, куда мы явились, был совершенно пуст — никого, кроме меня и Залки, будто кто-то устроил просмотр специально для нас двоих.

На экране происходили военные маневры — тактические учения стрелковых частей. По совести говоря, мне это было малоинтересно. Похоже, что шел журнал кинохроники, а то, для чего мы явились, еще впереди. Но после какого-то кадра Залка вдруг крикнул киномеханику: «Стоп! Повторите это место!» — и механик остановил киноаппарат и показал снова уже прошедший перед нами эпизод. Я насторожился. Мне показалось, что Мате уже не впервые в этом зале; по-моему, он даже назвал киномеханика по имени, — значит, уже просматривал здесь какие-то ленты не раз. Когда требование повторить эпизод прозвучало еще раз, у меня вдруг мелькнуло подозрение… Я почувствовал, что после картины о военных маневрах никакого художественного фильма не будет и что эту хроникальную картину Залка пришел смотреть не зря.

Когда мы вышли на улицу, я спросил:

— Мате, что все это значит?

Он не смутился и вместо ответа сказал:

— Зайдем к тебе в отель.

Мы поднялись в номер, и Мате начал первый:

— Послушай, это конечно, военная тайна — я уезжаю воевать.