Нет нужды лгать.

В кухне по-прежнему никого. Где же Рут?

На заднем крыльце, которое блэкхантское агентство недвижимости вскоре назовет «уютным входом», я толкаю дверь в спальню Марка. Комната пуста, кровать аккуратно заправлена. Открываю шкаф. Тоже пусто.

Жара на улице невыносимая; мне становится дурно. Одежда липнет к телу.

– Рут?! – Раскаленный воздух поглощает мой сиплый крик. – Прости, зря я сказала, что ты мне не нужна!

Жарко, страшно жарко; даже хочется вернуть сырость и ненастье детства, когда я мечтала: вот однажды бесконечная серая пелена дождя и тумана поднимется, и перед мной предстанет другой дом. В этом доме будет семья, которая наконец-то – ведь дождь перестал и туман развеялся – увидит меня, свою давно утраченную дочь, и заберет к себе. Мы переедем в Дарвин вместе с Марком, и я заживу счастливо, в окружении яблочно-зеленой любви и солнечного света.

Все детство я упорно искала тот дом с семьей, а видела лишь бескрайние грязные холмы, коров за заборами, мусорный бак да пруд с утонувшим скотом и ржавым хламом.

Теперь же холмы запеклись и пожелтели. Они усеяны узловатыми скелетами деревьев, которые тянут к раскаленному небу иссохшие ветви. Молят Бога об облегчении страданий.

Я испускаю долгий, давно сдерживаемый вопль. Соседи далеко, они не слышат криков даже в глухой ночи – уж я-то знаю.

Хотя порой мне было любопытно. Любопытно, не просыпаются ли ночью Барбара, Роберт или Колин (наши ближайшие из далеких соседей), не думают ли, склонив голову: «Что за звук?», прежде чем вновь погрузиться в сон? Или Боскомбы в своей бессонной муке – не считают ли они, что это кричит Венди?

По растрескавшейся цементной дорожке иду к куриному загону, отведя взгляд от колоды в куриной крови. Здесь, стоя в тишине пустого двора, я понимаю – Рут ушла насовсем. Я больше никогда ее не увижу.

Прячась от безжалостного солнца, стараясь держаться тени, бреду назад в дом. От жары руки отяжелели и распухли.

Распухли.

Как мертвые губы отца.

Теперь я прибавляю шагу и не останавливаюсь до самой спальни.

Ничего не изменилось, но изменилось все. Простыня по-прежнему натянута на холодный подбородок, вентилятор по-прежнему крутится, жара по-прежнему удушает. Однако я должна посмотреть.

Вновь пять шагов до кровати. Делаю вдох – глубокий, медленный. Берусь за свисающий угол простыни. Угри в животе взвиваются на дыбы. Пусть все скорее закончится. Чтобы я покинула это место раз и навсегда.

Рывком откидываю простыню и одеяла. Живот сводит, рот заполняется желтой зернистой рвотой.

Отец мертв, мертвее некуда. А вокруг шеи крепко-накрепко затянут его собственный ремень.