Джордж и Гвен
Уже шесть месяцев он ее не бил – ни счетной книгой, ни рукой.
– Я так счастлива, – сказала Гвен Барбаре.
Та возникла на пороге, не прошло и получаса после возвращения Гвен и Джорджа из родильного дома.
С первого дня знакомства Барбара являлась на ферму Хендерсонов непрошенной, пешком одолевая полторы мили, – выпить чаю. В приходах соседки не имелось никакой закономерности, их невозможно было предугадать, и Гвен постоянно казалось, будто Барбара ее оценивает – ни дать ни взять свекровь. Испекла ли Гвен с утра печенье? Чисто ли в кухне? Сушится ли белье на веревке по понедельникам?
– У меня подарок для крохи.
Барбара протянула сверток, и Гвен ощутила укол вины – вспомнила, как рассказала ей о своей беременности.
– Когда я ждала Колина… – затянула Барбара.
– Ты радовалась? – перебила Гвен.
Правда, тут же пожалела о своем вопросе: если верить Арнольду, у Колина были «проблемы с головой» из-за кислородного голодания при рождении.
При первой встрече Колин привел Гвен в замешательство. Мальчик был красивым, сильным и с чудесным характером, но почти никогда не смотрел в глаза, а еще вертел головой так и эдак, словно слышал звуки, недоступные другим. Хотя какой же Колин мальчик, одергивала себя Гвен, – он всего на три года младше ее. Она испытывала к нему необыкновенную признательность, поскольку Колин прекрасно доил коров, убирал навоз и справлялся с другими бесконечными делами на ферме. Гвен так не сумела бы.
Еще Колин был прекрасным слушателем. В первое утро своей бесплатной работы в помощь Джорджу он принес на кухню половину ведра молока, которое они пили ежедневно. Гвен машинально предложила мальчику чаю. Колин с улыбкой кивнул и уселся во главе стола, на место Джорджа. За чаепитием Гвен вдруг разговорилась, начала рассказывать о том, как ей нравилось работать у Стэна в Уиллшире и какой виноватой и ущербной она себя чувствовала, живя у двоюродной бабки, – незваная, нежеланная. Каждое утро Колин приносил молоко, садился пить чай, слушал и кивал, часто повторяя за ней слова. Никогда не выражал недовольства крепостью заварки и с большим воодушевлением поедал печенье с изюмом. Шли дни и недели, и Гвен начала получать настоящее удовольствие от присутствия Колина, от того, как вежливо и трогательно он вторит ее словам…
– Радовалась? – переспросила тогда Барбара. – Наверное. – Она перевела взгляд за окно. – А вот после рождения малыша… – Откусила печенья с изюмом и сурово посмотрела на Гвен. – Материнство – это тебе не сахар, знаешь ли. Сначала месяц за месяцем толстеешь и набираешь вес, нося внутри… паразита. Потом сами роды – настоящее Божье наказание для женщин. А когда возвращаешься домой, у тебя прибавляется тысяча новых дел.
Гвен собрала пустые чашки, поставила в раковину. «Божье наказание»? Конечно, рожать и растить ребенка – тяжкий труд, особенно такого, как Колин, но материнство наверняка приносит и много радости? А еще – друга на всю жизнь… Гвен коснулась чуть округлившегося живота.
– У меня остались «беременные» платья, – заявила Барбара и смерила ее взглядом с головы до ног. – Ты гораздо крупнее меня, зато не придется покупать новые.
Наверное, платья лучше не брать… Вдруг в результате у Гвен родится ребенок, как Колин, а сама она ожесточится, как Барбара? К тому же если Колину восемнадцать, то платьям уже девятнадцать лет. Зачем Барбара их хранит?
Ополаскивая чашки, Гвен репетировала отказ. «Спасибо, Барбара, но мне пообещала свои платья подруга, которая в прошлом году родила». Подруга? Какая подруга? Друзей у Гвен больше не было. За исключением улыбчивого Арнольда и, как ни иронично, Колина. От отвращения к самой себе у нее сжалось сердце. Как она смеет отказываться от предложения Барбары?..
Словом, всю беременность Гвен носила эти платья – и сейчас была в одном из них, поскольку ее потемневший и сморщившийся живот оставался большим и несуразным.
Она развернула бумажный сверток, который Барбара положила на стол. Внутри лежала детская одежда.