Книги

Молчаливая слушательница

22
18
20
22
24
26
28
30

Гвен очень старалась не злить его. Для этого требовалось лишь думать наперед и предупреждать желания Джорджа: вовремя подавать еду и наполнять жестяные банки его любимым печеньем, держать дом в чистоте; еженедельно отдавать шиллинги, вырученные за букеты и венки; кивать и улыбаться на каждое слово. В общем, не так уж и сложно.

Когда Гвен совершала промах, она избегала людей, пока синяки не пройдут. Тем не менее Барбара по-прежнему заглядывала без приглашения, Колин по-прежнему приносил молоко по утрам, а живущие поблизости клиенты предпочитали забирать букеты и венки на ферме, а не у Арнольда. Словом, Гвен приучилась щедро накладывать на лицо тональный крем.

Единственной частью жизни, не подвластной ее контролю, оставался Марк. Он плакал от боли или огорчения, пачкался едой, был младенцем, вел себя, как младенец – и Гвен ничего не могла с этим поделать. Каждый раз, когда сын шумел или пачкался, Джордж кричал:

– Неужели нельзя его угомонить?! Что ты за мать такая?!

– Прости, дорогой, я отнесу малыша в его комнату, – весело отвечала Гвен.

Там она сидела с Марком, тихонько укачивала и напевала колыбельные, пока тот не засыпал. В результате у нее оставалось меньше времени на домашние дела и выполнение неуклонно растущих заказов на венки и букеты, но Гвен заставляла себя работать быстрее и усерднее. Чем больше она старалась угодить мужу, тем больше выбивалась из сил.

Гвен жила теми вечерами, когда Марк спал, а Джордж уходил (это случалось почти ежедневно) на собрание какого-нибудь комитета, – тогда никто не мешал ей хлопотать по дому или заниматься флористикой. Проводя вечера дома, Джордж в спальне упражнялся в игре на гитаре. Еще во времена ухаживаний Гвен говорила ему о своей любимой песне «Ты мой солнечный свет»[18], и теперь Джордж всегда играл ее первой, а часто и последней тоже. Холодными вечерами он упражнялся в кухне у огня или они вместе слушали радио, и Гвен беззвучно молилась о том, чтобы Марк не проснулся и не расстроил Джорджа.

Каждый понедельник она приезжала с Марком к Арнольду еще до открытия, и они разбирались с финансами. Хотя большинство клиентов уже звонили прямо на ферму, Арнольд по-прежнему не снимал объявления и временами принимал заказы, за которые она продолжала отсчитывать десять процентов. Однажды он предложил, чтобы Гвен просто платила ему фиксированную сумму.

– Я тебе больше не нужен, Гвен, и нечестно мне брать десять процентов, я ведь только передаю сообщения. К тому же люди, приходя сюда сделать цветочный заказ, обязательно покупают что-нибудь и у меня, так что я внакладе не остаюсь.

В конце первой недели этого нового соглашения Гвен забыла рассказать о нем Джорджу, и тот записал в счетную книгу не фиксированную сумму для Арнольда, а обычные десять процентов. Когда муж потребовал заработок, который высчитал по книге, Гвен его отдала, а позже тихонько ахнула при виде лишних денег в коробке для наличности.

Удивительно, но через неделю Гвен забыла вновь. И еще через одну – тоже.

Впрочем, она не забыла купить кое-что сверх списка: некоторые мелочи, необходимые растущему малышу, и новый тюбик дорогого тонального крема, который так хорошо скрывал синяки.

Глава 42

Джой и Рут

Декабрь 1960 года

Наутро после побега хорьков – и после того, как отец крикнул: «В комнату!» – мама отправила Джой на пруд за двадцатью пятью кувшинками для венков. Велела ей «обернуться быстренько» и ни в коем случае не измять цветы. Марк был в хлеву, менял вентиляторный ремень в насосной, а отец чинил забор в дальней части фермы. Он прихватил с собой бутерброды и термос с чаем, собираясь вернуться лишь во второй половине дня.

Морщась от боли, Джой медленно брела к пруду и простукивала землю впереди себя мотыгой, распугивая змей. Она понимала, что никогда и никому не сможет рассказать о произошедшем вчера вечером. И всегда будет злиться на себя за глупость.

Хорошо, что из-за Рождества изучение Библии на этой неделе отменили. Джой не сумела бы высидеть в автобусе долгую поездку в город. Или взглянуть на Фелисити и не расплакаться.

Хотя идти было больно, Джой радовалась походу на пруд в одиночестве – впервые в жизни, – потому что ее рыданий никто не слышал.

Когда она доставала мотыгу из шкафа на заднем крыльце, мама предупредила: