Герману хотелось рвать и метать, разнести всё к чертям собачьим, взорвать планету. Гастролёр, мать твою. Гастролёр! Гастролировал он, выступал, спустя пять лет после смерти никто не может понять, что же произошло девятнадцать лет назад. Каких чертей собачьих его родная дочь родилась в богом забытом городке, росла под немые упрёки окружающих, словно была виновата в кобелизме собственного родителя? Почему молчала мать Ярины? Ведь нашла перед смертью, сумела найти слова, раз Глубокий безропотно сделал тест, а впоследствии завещал львиную долю недвижимости и счетов дочери.

— Артист, — в сердцах гаркнул Герман.

— Он был плохим человеком? — вдруг выдохнула Ярина.

Как прикажете ответить на этот вопрос? Каким человеком был Дмитрий Глубокий. Хорошим? Плохим? Особью средней паршивости, не лучше, не хуже любого другого.

— Хорошим, — всё-таки ответил Герман.

Детям необходимо гордиться родителями, Герман это понимал. Для него, взрослого мужика, потребность гордиться названным отцом оставалась непоколебимой. Получив спустя годы оплеуху в виде завещания и понимание, что Дмитрий вовсе не идеал, им всё равно хотелось гордиться и оправдывать его.

— Я опаздываю, — раздался голос Нины.

— Тебя отвезти? — спохватился Герман, испытывая одновременно волнение за приёмную мать и облегчение от того, что она уходит. Совесть в её лице смотрела в душу, заставляла переворачиваться внутренности.

— Я за рулём, — ответила Нина, махнула рукой Ярине, бросила лишь один, но невыносимо выразительный взгляд, от которого та сжалась, обхватив ладошками худые плечи. Направилась в прихожую, не обернувшись, Герман пошёл за ней.

— Прекращай немедленно! — отчеканила она в дверях вместо прощания, прекрасно понимая — сын не прекратит.

Знала Германа с рождения, была в курсе детских страхов, подростковых волнений, юношеских переживаний, читала, как открытую книгу. Увидеть немой ответ не составило труда.

Через минуту он вернулся к натянутой, как струна, Ярине, задень — лопнет со звенящим звуком бьющегося стекла. Бзынь!

Подошёл близко, втянул воздух, наслаждаясь тонким ароматом любимой женщины — оглушительное, ни с чем несравнимое чувство. А что «женщине» девятнадцать лет, а одета она в нелепый халатик — ерунда, пустое. Герману смертельно хотелось закрыть глаза, впитать в себя тепло стройного тела рядом, им овладело щемящее до скулящей боли чувство влюблённости настолько оглушительной силы, что на миг заложило уши. Ярина доверчиво уткнулась лбом в его грудь. Герман должен был повторить справедливые слова Нины: «За любовь не должно быть стыдно», но единственное, чего он желал всем сердцем — послать в далёкие леса тех, перед кем им следует устыдиться. А телом — спустить с девичьих плеч кусок никчёмной тряпки, пройтись губами по губам, спуститься по шее, лизнуть яремную ямку, а потом слизать сладость чёртовых ключиц. Сдержался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, поглаживая ее по спине. Какая же она… Невозможно, нереально сладкая, так бы и сжал, затискал. — Нужна помощь? — Герман имел в виду ситуацию с Елисеем: несказанно тяжело думать о твари и не громить всё, что попадётся на пути. В проявлении агрессии не было смысла, только лишний раз напугает Ярину, ей и без того вчера досталось.

— Думаю, нет, — после молчания ответила Ярина. — Сейчас не нужна. Я обязательно схожу к психологу, — заверила она.

Герман постарался поверить. Его девочка прошла огромный путь со своих четырнадцати лет, должна справиться и с этой ситуацией.

Он подсадил Ярину на стол одним движением, раздвинул её ноги, чтобы было проще устроиться рядом. Обнял, давая понять, что поступит так, как решит она. Велит — останется здесь. Прогонит — уйдёт.

— Ты думаешь, я специально, да? — пискнула Ярина.

— Специально что? — невольно улыбнулся Герман, отлично понимая вопрос.

— Соблазняла тебя, — еле слышно пробурчала Ярина, отвернувшись к окну.