Глава 13

Нина оставалась на кухне, продолжая причитать и упрекать Германа. Он был сотни раз с ней согласен, но как, чёрт возьми, он должен был поступить?

Сказать Ярине: «Прости»? Вернуться к базовым настройкам? Он человек, со своими чувствами, желаниями, страстями, невозможно велеть себе перестать чувствовать. Должен, но не сможет. А Ярина? Что почувствует она, откажись он от всего, что произошло и сегодняшней ночью, и накануне? Если она отступит, передумает, откажется — он безропотно примет свою участь, нет — значит, нет. Пусть весь мир катится к чертям, там ему самое место, Герман не откажется от своего синеглазого сокровища.

Ярина появилась незаметно — присутствующие скорее почувствовали ее, чем увидели. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять — она слышала разговор, если не весь, то последнюю часть. «Самое вкусное», то есть место, где девятнадцатилетняя девственница, не умеющая толком целоваться, цинично соблазнила тридцатитрёхлетнего мужика.

Нина в упор посмотрела на воспитанницу. Ни любви, ни ненависти, ни равнодушия, ни интереса в этом взгляде не было, лишь вопрос: «За что?», который Ярина вряд ли сумела прочитать. Герман оглядел вошедшую. Не расчёсанные, наспех убранные волосы, дурацкий розовый халат с изображением очумевшего кота, босиком.

— Я поеду домой, — кашлянув, выдавила из себя Нина, ударив по столешнице ногтями — жест крайнего недовольства. Не только Герман был в курсе этой особенности приёмной матери.

— Ярина, — вдруг обратилась она, проходя мимо воспитанницы. — Послушай меня, не совершай то, о чём будешь жалеть. Подумай о своей жизни. — Она нарочито подчеркнула «своей». — Ты молодая девушка, сейчас тебе кажется, что ради любви можно совершить всё что угодно, пойти на любую крайность, но это не так. То, что происходит — не любовь. За любовь не должно быть стыдно. Подумай.

Ярина кивнула Нине, настороженно посмотрела на Германа, двинулась вглубь кухни, обходя стоявших рядом мать и сына. Стало видно, каким усилием держатся прямо плечи, а руки не ходят ходуном, как в лихорадке. Звякнула о фарфор ложка, загудела кофемашина, нарушая повисшую, тяжёлую тишину. Герман смотрел на застывшую фигурку, розовые пятки, тонкие щиколотки, стройные ноги, розовую ткань, заканчивающуюся на середине бёдер, напряжённые плечи, шею, всклокоченные, кое-как собранные волосы.

Не выдержал, подошёл, встал рядом, делясь уверенностью. Дал понять — он на её стороне, всегда, везде, во всём. Ярина обернулась, отставила в сторону чашку с кофе, резко, надрывно выдохнула.

— Я не знала его, — выдавила она из себя. Кого именно не стоило уточнять. Его. — Не знала… отца. — Слово прозвучало вязко, глухо. — Ничего не знала о нём.

Нина вскинулась: очевидно, они никогда не разговаривали с Яриной о Дмитрии Глубоком. Психологи настоятельно рекомендовали ждать, когда девочка сама захочет начать разговор, Нина, как бы ни относилась к подопечной, не хотела ей навредить. Может быть, пресловутый материнский инстинкт всё же существует, для некоторых женщин выражение «чужих детей не бывает» вовсе не пустой звук.

Герману Ярина заикалась, что впервые увидела Дмитрия на фотографии, висящей в кабинете загородного дома, тогда этой информации было достаточно. Не трясти же перепуганное, тощее создание? Да и что она могла понимать во взаимоотношениях взрослых, даже если что-то видела, слышала, знала. После навалился сонм других проблем, и вопрос повис в воздухе, как бы странно это ни было.

— Я не знала, кто мой отец, никто не говорил, а я много раз спрашивала, особенно последний год. У нас, — Ярина имела в виду Приэльбрусье, — дети, рождённые без отца, отличаются от детей, рождённых в семье. Я всегда знала, что другая. Менее достойная. Знала, что ни одна семья не будет рада, если я войду в их дом невесткой. Это не волновало меня, разве можно волноваться о замужестве в одиннадцать-двенадцать лет?.. Но чувствовать себя не такой, как все, тяжело. Последний год я часто просила маму сказать, кто мой отец, чтобы мы могли всем показать его, а после уехать навсегда. Мама только грустно улыбалась, ничего не отвечала. Она работала медсестрой в поликлинике, всегда брала дополнительные смены, чтобы зарплата выходила больше, делала на дому уколы, капельницы, никогда не сидела на больничных. Переносила на ногах. В тот раз… тоже перенесла. В больницу её отправили с работы, оказалось воспаление лёгких, а через неделю бабушке сказали, что она… умрёт. Меня пустили к ней один раз, попрощаться, велели не бояться… На следующий день её похоронили.

— Иди сюда. — Герман обнял тонкие плечики, прижал к себе. Что он мог сделать? Чем помочь? Такой груз ни с кем не разделить, даже если орать на весь мир о своей боли. Он доподлинно об этом знал.

— Я думала, мой отец артист, может, знаменитый, — выдохнула Ярина. — Поэтому не приезжает.

— Артист? — отмерла Нина.

— Иногда я слышала разговоры мамы с бабушкой, та называла его «гастролёр», поэтому…